Муравечество

Изображение становится четким и цветным. Коллинз кружит над темной стороной Луны, пока Армстронг и Олдрин творят историю. Я замечаю, что Коллинз — марионетка. Это из фильма Инго. Я наткнулся на фильм. Коллинз прочищает горло и поет прямо в камеру:

Я лечу по орбите Луны,

А историю творят где-то там,

Лечу вдоль темной стороны.

Прислушиваюсь к радиоголосам.

Итак, я очень одинок,

Отрезан от Земли,

Затерян где-то далеко,

В думах о славе — и ее достоин ли.

Нам нужен тот, кто полетит один,

Кто не ищет вечно оваций,

Какие шаг по Луне привлечет

От раболепной нации.

Герой настоящий — где-то за кадром,

За сферой рябой, в тиши,

Один, и занят делом своим,

И нет вокруг ни души.

И пусть все глаза глядят на Луну —

Речам и скачкам все так рады:

И я человечеству послужил,

Не воспет, но все сделал как надо.

Затем, внезапно, в клаустрофобном мраке «Колумбии» — сияние! Мы вместе с Коллинзом оборачиваемся к нему. Там, в межпланетном пространстве, появляются два голых младенца.

Они выглядят ошеломленными, как и Коллинз. Как и я — и, хотя я не вижу своего лица, уверен, что на нем такое же выражение. Мы все замерли в изумлении. Затем вмиг возвращаемся к жизни, младенцы голосят, Коллинз таращится на них, я вспоминаю сцену! Астронавт отталкивается от стены и летит к ним в невесомости, обхватывает своими сильными мужественными руками и успокаивает. О, как хорошо жить в детстве с отцом — хотя я и жил.

— Ну всё, всё, — говорит он. — Все хорошо. Все будет хорошо.

И от этих слов они успокаиваются. Он как будто рожден для этого дела, хотя, конечно, сейчас, ретроспективно, мы все знаем, что так и есть. В отсеке есть два скафандра для обезьян, по счастью захваченные предусмотрительным Коллинзом в память о двух погибших товарищах — Пиффе и Джамбито, отдавших жизни за свою страну в 1958 году во время чудовищного взрыва, который НАСА долго скрывало от народа. Коллинз подключает младенцев к моче- и калосборникам (подгузников на борту полно, хватит до конца полета!) и затем осторожно помещает в идеально подходящие обезьяньи скафандры. Наблюдать, как на экране разыгрывается история, которую нам вбивали в головы с 1969 года, ужасно интересно. Попытки рассказать ее на языке кино, конечно же, были и раньше, но семья Коллинза пресекала их на корню.

— Эти чудесные детки заслуживают детства, — повторял он на каждой пресс-конференции.

И был прав. Конечно, он был прав. Мы все это знали. Он же Майкл Коллинз, один из величайших пап в истории, гораздо лучше меня, если верить очевидцам, хотя мы с дочерью по-разному помним некоторые случаи. Как бы то ни было, Инго не нужно было беспокоиться насчет прав на жизнь Коллинза; показывать свой фильм он никому не собирался. А потом приемные дети Коллинза выросли и, как мы знаем, уже сами принимали решения касаемо публичной сферы своей жизни. Я стараюсь не думать о том, что мы все и так знаем, чтобы убедиться, что история, которую я вспоминаю, — из фильма Инго, а не из новостных сводок, отделов светской хроники, некрологов и религиозных трактатов.

— Хьюстон, — говорит Коллинз, — на темной стороне Луны случилось нечто странное, но удивительное. Прием.

— Да, «Аполлон-11»? Прием.

— В «Колумбии» из ниоткуда появились два мальчика-младенца. Прием.

— Могло привидеться из-за вашей отрезанности от мира, лейтенант. Такое бывает, не о чем беспокоиться. Прием.

— Нет, Хьюстон. Они настоящие. Прием.

— Принято, лейтенант. Но сейчас сконцентрируемся на том, чтобы вернуть на борт Базза и Нила в целости и сохранности. Прием.

— Вас понял. Конец связи.

— Что происходит теперь? — спрашивает по радио голос Барассини.

— Он нажимает какие-то кнопки и смотрит на датчики, — говорю я.

— Я нажимаю кнопки и проверяю датчики, Хьюстон. Прием, — говорит Коллинз, видимо, принимая Барассини за Хьюстон.

Через какое-то время нас встряхивает, что-то врезается в модуль. Открывается люк, влетают Армстронг и Олдрин, смеясь и хлопая друг друга по спине, пока снимают шлемы.

— Мужик, это было нечто! — говорит Олдрин. — И когда ты задвинул про огромный скачок^[74]… ёлы-палы! Прям до мурашек!

— Привет, Майки! — говорит Армстронг. — Не скучал?

— Вообще-то, — говорит Коллинз, — пока вас не было, у меня тут случилось кое-что интересное.

— Не сомневаюсь, — усмехается Олдрин. — Сидеть в одиночестве в стальном ведре тоже очень интересно. Может, не так интересно, как шагать по гребаной, мать ее, Луне, но все же… довольно весело, не сомневаюсь.

Олдрин и Армстронг смеются и снова хлопают друг друга по спине.