Мушкетер. Кто Вы, шевалье д'Артаньян?

Ну и, наконец, в-третьих, Маркиз однозначно был не в ладах с географией. Свою мифическую Францию, где правили короли с аномально большим потомством, он располагал за Польшей, если смотреть со стороны Вологды. Но ведь любому цивилизованному человеку, вышедшему из цыплячьего возраста, доподлинно известно, что сразу за Польшей начинается Балтийское море, за ним лежит Великий океан, ну а за океаном, как и положено, располагается Индия, ибо что еще может располагаться за океаном?

И никаких Франций там нет и быть не может!

По этому пункту, правда, мнения разделились. Кое-кто выдвигал версию, что Францией может именоваться отдаленная, западная область Польши, имеющая собственное название, но являющаяся вместе с тем столь же неотъемлемой частью Речи Посполитой, как Урал является неотъемлемой частью России, а остров Тайвань — неотъемлемой частью Китая.

Но тут, однако, появлялось встречное возражение, касающееся языка Старого Маркиза. Как ни крути, но на Урале-то говорят на русском языке, а на Тайване соответственно на китайском, только буквы свои замысловатые, иероглифические, малюют немного иначе, нежели в континентальной части Поднебесной империи.

Язык же Старого Маркиза разительно отличался от польского. Кое-что общее, безусловно, имелось, но так… по мелочам. В целом же говор был совершенно чужой. Несравненно более чужой, нежели шляхетский, набивший оскомину всей Руси за последнее десятилетие.

Ввиду этой самой оскомины общаться с Маркизом на польском, разумевшемся кое-кем из вологжан с пятого на десятое, никто не хотел. И его диковинные, вызывающие столько споров и разногласий истории так и остались бы для вологодского народа неизвестными, если бы не Шурик…

С первого же дня появления военнопленного в их доме он проявлял к нему повышенный интерес. Как-никак это был его личный трофей. Такой же, как и чудная иглообразная сабля, именовавшаяся, если верить самому Маркизу, шпагой.

Эта самая шпага, выскобленная от грязи, отполированная до блеска и наточенная в отцовской кузнице до бритвенной остроты, являлась предметом его особой гордости.

Авторитет Шурика, как непосредственного участника битвы за Кирилло-Белозерский монастырь, среди вологодских мальцов и без того был велик. А уж когда он, препоясавшись перевязью со шпагой, выходил со сверстниками за городскую околицу и в очередной раз заводил рассказ об этой самой битве, лихими ударами отточенного клинка снося макушки репейных и крапивных кустов, олицетворявших поверженных им шляхтичей, на него и вовсе смотрели как на былинного витязя!

Самым страшным наказанием для Шурика с момента обретения шпаги стало ее изъятие отцом на более или менее длительный срок за какую-нибудь провинность…

Невзирая на благородное происхождение Старого Маркиза, Чучнев-старший сразу же указал ему место, которое французский шляхтич должен был занять в его доме. И находилось это место где-то между ребятней кузнеца количеством в восемь ртов и дворовыми псами числом в три морды. В принципе ничего удивительного здесь не было: первый вологодский кузнец и перед своими-то боярами шапку отродясь не ломал, а уж про пленного Маркиза и говорить нечего! Убить не убили? Вот тем пускай и довольствуется! Какие ж ему, басурману, еще почести-то потребны?!

Да Маркиз в общем-то никаких почестей и не требовал. Жил себе поживал, наслаждаясь летом — ясным солнышком, а зимой — теплой печкой, осенью — крышей над головой, а весной — девичьими хороводами над рекой, до которых он был великий охотник. Принять душеспасительное православное крещение он, хотя это ему не раз предлагалось, отказался, уповая, видимо, на молитвы далекого, но привычного папы римского.

Кое-кто спервоначалу опасался, что Старый Маркиз может дать деру, но потом эти опасения рассеялись сами собой: бежать уж больно далеко, а годков-то ему уже будь здоров, да и раны давали о себе знать.

Ввиду этого пленный спокойно сидел в Вологде, не помышляя о побеге. Единственным темным пятном в его жизни на первых порах был лишь недостаток общения. Сообразив, что разговаривать с ним на польском языке никто не станет из-за неприязни местного населения к оному языку, а на французском не будут изъясняться просто по незнанию этого самого французского, Старый Маркиз замкнулся в себе и лишь изредка ронял словечко-другое.

Но если он эти словечки ронял, то Шурик, донельзя любознательный и сметливый от природы, все их аккуратно подбирал. Ему было чертовски интересно, почему, получая от кого-нибудь краюшку хлеба, Маркиз говорит «мерси», а, передавая другому какую-нибудь вещь и получая за это благодарственный кивок, шепчет «силь ву пле». Когда же он ронял на пол дрова, не донеся их до печи, либо совершал другую оплошность по неловкости или же элементарному незнанию русского быта и ловил на себе суровый взгляд хозяина дома или же его супруги, то опускал глаза и, пробормотав «пардон», принимался исправлять ошибку.