Мушкетер. Кто Вы, шевалье д'Артаньян?

— А чего там хорошего-то может быть, в том Париже?! — Он пожал плечами. — Если уж вся Франция — страна насквозь агрессивная и неприглядная, то Париж и вовсе цитадель зла. Нет там совершенно ничего хорошего, начиная с религии. Виданное ли дело, чтобы во имя Христово одни христиане других резали, стреляли да на кострах палили, как католики с гугенотами?! Ну я понимаю еще, когда язычников каких, а тут своих же братьев христиан! Возможно ли поверить, что на Руси-матушке когда-нибудь случилось бы так, чтобы христиане разобщились просто из-за каких-то церковных книг, коим следует, напротив, объединять людей?! Это что касается французской деградации в области религии. Теперь о том же самом процессе в искусстве. Искусство, Игнатий Корнеич, это ведь что такое? Искусство — это способ прославления Господа нашего Иисуса Христа на грешной земле. Иконопись, песнопения церковные — вот что такое подлинное искусство. Но французы, погрязшие во грехе, от года к году все сильнее это забывают. Так что теперь в Европе вместо милых сердцу благообразных икон божьих малюют все больше баб с голыми титьками и с другими не менее голыми срамными местами. И это у них называется — эпоха Возрождения! Господи, если ты действительно существуешь, сделай так, чтобы срамотень эта позорная, разврат вавилонский, Возрождение мерзопакостное Россию-матушку уж как-нибудь миновало!

— Истинно так! — Игнатий Корнеич, слушавший его с открытым ртом, перекрестился. — Ну а в остальном-то жизнь в Париже как?

— Да никак! — воскликнул д'Артаньян. — Ну разве же это жизнь, когда ты идешь по улице, а тебе на голову опрокидывают цельную бадью фекалий?!

— Цельную бадью?! — не поверил Игнатий Корнеич.

— Цельную! — подтвердил разведчик. — Вот те крест! Собственными глазами видал! Игнатий Корнеич, я хоть пока еще и не обнаружил приготовлений французов к войне против нас, однако ж не сомневаюсь: от города, где на голову добрым людям, мирным прохожим, честным труженикам говнище премерзкое бадьями льют, ничего хорошего ждать не приходится!

Игнатий Корнеич покачал головой и, прежде чем его молодой собеседник, неправильно истолковавший его жест, принялся возражать, сказал:

— Насколько я, Александра Михайлович, эту Европу успел осмотреть и понять, а времени на это у меня было предостаточно, ибо, после того как мы с тобой в Греции расстались, я в Россию еще и не возвращался, лить говно на голову добрым людям — не одни лишь парижане мастаки, а все европейцы вообще. Их, европейцев, хлебом не корми, дай только обгадить кого-нибудь! Себя считают самыми умными, а всех остальных — варварами необразованными, способными лишь прислуживать им! Такие вот они, европейцы. — Он вздохнул. — Да ты рассказывай, рассказывай! А то, глядишь, скоро уж назад, к купчине твоему, Бонасье горемычному, настанет время возвращаться! — Игнатий Корнеич улыбнулся лазутчику.

И д'Артаньян рассказывал. Он рассказал о своей дороге от Марселя до Парижа (о том, как он добрался до Марселя, Игнатий Корнеич уже знал). Рассказал о знакомстве с Тревилем и неудачной попытке с ходу пробиться в мушкетеры (тысяча восемьсот экю! — еще раз огорченно ахнул экономный связной). Рассказал о встрече с Атосом, Портосом и Арамисом и о том, как он поселился у галантерейщика Бонасье (Игнатий Корнеич прилежно записал парижский адрес разведчика). Рассказал об аудиенции у короля Людовика и поступлении в гвардейскую роту Дезессара (уже что-то! — одобрил Игнатий Корнеич). Рассказал о дедовщине во французской армии и о разборке со старослужащим Бризмоном (поделом ему, собаке, расхохотался купец, будет знать, как на русский спецназ наезжать!). Рассказал о тщетных пока еще попытках войти в доверие к кому-нибудь из сановников Франции и о планах, разрабатываемых в этом направлении (ищи мотив, наставил его Игнатий Корнеич, ищи причину, из-за которой французы на Россию напасть могут, это подскажет, на кого из сановников стоит обратить особое внимание). Сильно позабавил купца рассказ о приглашении в Женеву, подготовленном лазутчиком для незадачливого Бонасье, и о пути в столицу Швейцарии (о своих чувствах к жене галантерейщика, вспыхнувших во время этого пути, д'Артаньян предпочел умолчать).

— А знаешь что, — сказал Игнатий Корнеич, когда псевдогасконец закончил свой отчет, — эту идею с приглашением можно повернуть самым забавным образом! Следующий сеанс связи Центр планирует месяцев через шесть-семь, то есть в апреле — мае этого года. Так. Ну и какие же в это время ярмарки неподалеку от Франции проводятся?

— Да нет, — покачал головой д'Артаньян, — во второй раз Бонасье не купится! Он конечно же болван, но и его глупости есть предел!

— Так в том-то и весь фокус: на этот-то раз ярмарка будет самой что ни на есть настоящей! — хохотнул купец. — Вот тебе бумага с пером. Пиши: Амстердам…

— Это вы, господин д'Артаньян? — спросил Бонасье, осторожно выглядывая в щелочку.

— Матерь Божья, ну кто же еще?! — хмыкнул разведчик, толчком плеча распахивая дверь и входя в номер.