Мушкетёры Тихого Дона

Так что, как ни крути, а село было древнейшее, и кости там испокон веков почитали. Потому и повелась там одна славная традиция, согласно которой все его жители, волей судеб оказавшиеся «по жизни» вне Костёнок, носили древнеславянское имя «Костян» – для мужчин, и соответственно, «Костянка» – для женщин. Так и жили. При этом в Костёнках они пользовались именами полученными по святцам, а, уходя из него, в память о своей малой родине, все становились исключительно Костянами. Соответственно и жена Мокши, будучи при крещении наречённой Ефросиньей, в Воронеже, сохраняя верность традиции, стала не Фросей, а Костянкой Бонашкиной.

Так уж получилось, что по воле судьбы Костянке Бонашкиной не суждено было длительное время заниматься исключительно трактирными делами, куда её благоверный супруг хозяйственно вложил всё полученное от неё приданое. Дело в том, что её появление в Воронеже по времени практически совпало с приездом туда же из Новгорода новой воеводской жены Анны Вастрицкой, произошедшее после того, как старая жена князя, не выдержав всех тягот воеводского супружества, добровольно ушла в монастырь.

Оказавшись на новой месте и вдоволь насмотревшись на полудикие воронежские лесостепи, молодая княгиня сделала для себя крайне неутешительный вывод. Да… это далеко не Швеция, и даже не родной Новгород, который, как известно, к европам несколько поближе Воронежа будет, и оттого чуть поцивилизованней…

Оторванная от своего привычного окружения, да ещё и с таким, мягко говоря, неспокойным муженьком, княгиня Анна откровенно загрустила, всё больше и больше впадая в глубокую депрессию. И неизвестно, чем бы закончилась для неё эта хандра, вполне возможно, что тем же самым монастырем, если бы в голову Анны, женщины вообще-то говоря весьма волевой и далеко не глупой, не пришла одна замечательная мысль. Для отвода грусти-печали ей просто-напросто необходимо было обзавестись подружкой, или на худой конец, хотя бы сподвижницей, с которой она могла бы постоянно общаться, доверяя ей все свои женские секреты. Да только где ж таковую сыскать?

Мало того, чтобы была не глупая, да ещё чтобы была надежная и не проболталась кому по извечной бабской дурости. Все представительницы тогдашнего «Воронежского бомонда» на роль доверительниц женских секретов решительно не годились и были Анной с ходу отвергнуты, а водить дружбу с челядью русской княгине, пусть даже и весьма прогрессивной, было всё-таки зазорно. Взять же в услужение себе вольную женщину, оно, конечно, тоже было можно, только по закону, заведённому еще Борисом Годуновым, прослуживший на хозяина более полугода, автоматически становился его холопом (шустёр был Бориска, ничего не скажешь…). А холопок у княгини Анна и так было более, чем предостаточно, а душа жаждала иного…

Тут, как-то раз, бегая по своим кабацким делам, при воеводском дворе объявился Мокша Бонашкин. Неведомо как разнюхав ситуацию насчёт княгининых чаяний и подмазав кого надо, он сумел ввести на женскую половину воеводского терема прямо перед холодными шведскими очами Анны Вастрицкой свою женушку. При этом Мокша руководствовался исключительно меркантильными соображениями, прагматично рассудив своим сметливым умом, что иметь своего человека при власть предержащих весьма даже неплохо. Особенно, если ты являешься кабацким целовальником и содержателем постоялого двора в такой непредсказуемой стране, как Россия семнадцатого столетия.

Костянка княгине откровенно понравилась. Умна, красива, не болтлива. А самое главное, под юрисдикцию Борискиного закона «о полугодовом холопстве» не попадает, поскольку пусть не боярыня и даже не дворянка, а всё ж таки, как-никак, а какая-то «панчиха». Пусть и не сильно понятно, что такое, а всё оно как-то к дворянству поближе… А раз к дворянству поближе, то значит и от холопства подальше. Так и стала Костяна Бонашкина сначала княжеской горничной девкой, а потом, по мере сближения с княгиней, кем-то наподобие фрейлины. Её так княжеская челядь и называла – «княгинина фрэлька».

Надо сказать, что сами фрейлины, как таковые, официально появятся на Руси ещё лет, этак, через семьдесят. Пока же на женских половинах княжеско-боярских теремов принято было обходиться «девками». А девка, как известно, она девка и есть. Одно слово – холопка…

Так что, стремясь по зову своего полушведского сердца к введению в этих полудиких краях хоть какого-то подобия европейских порядков, княгиня Анна совершала явное новаторство и значительно опережала время. Но в данном случае новаторство оказалось вполне удачным, и по прошествии времени, она никогда не пожалела о том, что когда-то нашла в себе мужество проявить невиданный либерализм – приблизить и сделать своей «фрэлькой» простую русскую женщину из воронежского села Костёнки. Поскольку более преданной, если и не подружки, то во всяком случае сподвижницы, она и представить себе не могла. А уж Костянка-то, так та и вовсе в своей ненаглядной «княгинюшке» души не чаяла, и отдавая ей всю щедрость своей доброобильной русской натуры, всегда была готова костьми лечь, защищая её интересы.