Мушкетёр и фея

— Дед, не вздумай… — негромко сказал ему в спину Мик.

— Это что за реплики под занавес? — Станислав Львович оглянулся и старательно свел седые брови.

— Я же видел на этажерке за книжками.

— Нечего совать нос… Это ацетон для чистки брюк.

— Будто я не знаю, как пахнет ацетон…

— А как пахнет дедов ремень, знаешь?

— Ха-ха, ты его не носишь…

— До чего вредный субъект! И в кого бы это?

— В тебя.

Станислав Львович сокрушенно покачал головой и, сутулясь, скрылся в доме.

Мик виновато глянул на Симку.

— У него астма. Иногда кашляет так, прямо заходится. Ему ничего нельзя: ни тяжести таскать, ни пить, ни курить. А у него «Беломор» под подушкой и четвертинка в укромном месте. Нет-нет да и присосется… Я уж перепрятывал, а толку-то…

— Может, ему от этого легче… — неловко сказал Симка.

— Может, легче. На пять минут. А потом-то?

— А он… лечится?

— Он говорит: в таком возрасте лечиться — все равно что разглаживать утюгом стиральную доску… Давай правда отдохнем.

Они сели в мясистые лопухи у сарая, привалились к бревенчатой стенке. Здесь была тень, но узкая. Перемазанные глиной, травяным соком и смолой ноги торчали на солнце, их крепко жарило лучами.

— Мик, а у тебя много знакомых ребят? Ну… с которыми ты играешь? — Симка не решился сказать «друзей». И вспомнил еще: «творец-одиночка».

— Целая куча… — спокойно отозвался Мик, глядя перед собой. — И на улице, и в классе… Только…

— Что? — с непонятным опасением спросил Симка.

— Я никому никогда не рассказывал ничего такого . Ни про деда, ни вообще…

Симка благодарно засопел. Подтянул ноги, уперся подбородком в колени. И спрятал благодарное чувство за обыкновенным вопросом:

— Мик, а ты в каком классе? В четвертый перешел?

— Почему? Я в пятый… Ты ведь тоже?

— Да. Но я думал…

— Ну да, я, наверно помладше. Ты в каком месяце родился?

— В феврале.

— А я в октябре. Разница почти год получается, да? Меня сперва не хотели в первый класс брать, потому что не хватало до семи. Но родители уговорили. Я уже в пять лет книжки читал…

— А я в шесть…

— Сим, а о чем та книжка? Которая запрещенная. Ты так и не рассказал про содержание.

— Про одного мальчишку. Он отыскал в старом заборе дверь, за которой оказалась старинная страна с индейцами, он к ним часто убегал. Может, ему это просто казалось, но все равно… по правде… Я… вчера, когда оказался у вашего забора, у щели, мне показалось… вдруг эта дыра вроде такой же двери…

Мик быстро поднял голову. Глянул Симке в лицо заблестевшими ярко-голубыми глазками. Но не успел ничего сказать — раздался треск, похожий на стрельбу. Это появился из калитки дядька с мотоциклом. Он остановился и яростно нажимал на педаль. Мотоцикл заглох. Дядька отчетливо матюгнулся и поволок его на середину двора.

Симка сразу узнал мотоциклиста — это он вчера утром ругался с женой. Ругался погано, не так, как дядя Миша, который любит вступать с тетей Томой в веселые перепалки («Египет тебя налево, старуха, совсем забодала бедного Мишу!»). У этого мужика были руки в татуировках, костистые подбородок и щеки и совсем не подходящий к ним бурый толстый нос пьяницы.

Мик сказал скандальным голосом — будто Симке, но громко, на весь двор:

— Это и есть Треножкин. Как вкатит на двор свою тарахтелку — стрельба, будто при взятии Берлина…

Треножкин не стал делать вид, что не слышит. Оглянулся.

— Ты повозникай еще, вша интеллигентная…

Потом пошел к дому и оглянулся опять:

— Если полезете к машине, ноги вырву из ж…

— Да кому она нужна, эта рухлядь трофейная! — Мик стеклянно рассмеялся.

— Трофейная, да получше нынешней… А на новую денег нет, мы золотишко не припрятываем, как твой дед, буржуй недорезанный…

— А вы дорезанный уголовник, — бесстрашно сообщил Мик.

— Я тебя сейчас на лямках повешу, мамина сопля!

— Не успеете. Дед вам из двухстволки так дробью задницу причешет… — Мик посмотрел на открытые окна в мезонине кособокого, обшитого кривыми досками дома.

Треножкин матюгнулся еще раз и пошел к дому, вихляя задом в широких галифе.

— Зачем ты с ним связываешься?

— А потому что гад, — брезгливо объяснил Мик. — Как напьется, никому от него житья нет. Иногда топором машет, поленницы разносит…

— А у Станислава Львовича правда есть ружье?

— Нет, конечно. А Треножкин думает, что есть. Он же трус, все психи трусы. Только на тех, кто слабее, лезут…

— А про какое золото он говорил?

— Ну, псих же! Вбил себе в башку, что отец деда, мой прадедушка, спрятал где-то в доме золото. Когда случилась революция. А откуда оно? Он же не купец был, не фабрикан, а редактор газеты. Называлась «Туреньский судоводитель»… Он умер, когда началась Гражданская война. А дедушка пошел в Красную армию, его ранило под Омском, легкое пробило…

— А с немцами он уже не воевал?

— Его не взяли на фронт. Он был преподаватель в артиллерийском училище. В том, которое теперь училище связи, рядом с музеем… Он форму носил и погоны…

Симка слушал и спрашивал, но уже как-то машинально. А внутри тикало, как специальный поисковый прибор, ожидание скорого раскрытия тайны. Конечно, ни в какое золото Симка не поверил. Но…

— Мик, значит, Станислав Львович здесь с самого детства живет?