Муссон. Индийский океан и будущее американской политики

«Во Вьетнаме все уже закончилось, и в Камбодже закончилось. А когда закончится в Бирме?» – спросил карен Со Ро Ки. Я встретил его, едва лишь пересек границу. Карен был одноногим: наступил когда-то на противопехотную мину; ими военный режим усеял все деревенские окрестности в холмах Бирмы – 40 % государственной территории. Землю эту, кроме каренов, населяют еще полдюжины различных народов – и все они давно восстали против правительства. На бирманской стороне границы я сразу же попал на сторожевую партизанскую заставу, где служили два с половиной десятка бойцов. У четверых было по одной ноге: им тоже попались на пути противопехотные мины. Сборище выглядело пестрым. Несколько человек носили армейские маскировочные комбинезоны и были вооружены винтовками М-16 и автоматами АК-47; но большинство щеголяло в футболках и традиционных «юбках» – лонджи

. Заставой звалась жавшаяся к склону холма и прятавшаяся под лесным пологом кучка деревянных лачуг, стоявших на сваях и крытых сухими тиковыми листьями. В лачугах кишели жуки, малярийные комары и другие насекомые, однако застава имела солнечную батарею и довольно изобретательно сооруженный водопровод. Вокруг простиралась и манила совершенно дикая, труднопроходимая страна – партизанские края в стратегически важном углу индоокеанских побережий. В этих джунглях сталкиваются не только бирманские повстанцы с бирманским правительством, но и Китай, глядящий на юг, – с Индией, взирающей на восток.

Сабаху Па пятьдесят. Этот маленький, коренастый человек с единственным клочком волос на голом черепе содержит больницу для раненых солдат и людей, лишившихся крова, – нынче в Бирме таких насчитывается 1,5 млн. Только в Каренском национальном округе стерты с лица земли 3000 деревень – это среди прочего побудило газету Washington Post отозваться о Бирме как о «ползучем Дарфуре» [1]. Сабах Па рассказывал ровным, отрешенным голосом: «Отца моего убил ГСМР (SPDC: Государственный совет мира и развития – так зовется бирманская хунта). И дядю убил ГСМР. И двоюродного брата убил ГСМР. Дядя искал чего-нибудь поесть после того, как деревню разрушили. Солдаты выстрелили старику в голову, а потом отрубили ему ногу». Мы подкреплялись лапшой и яичницей, салфетки заменяла туалетная бумага, а застольные рассказы того же рода лились непрерывно – из разных уст. Особенно удручало их ужасающее однообразие.

У майора Ки Хту, командующего батальоном каренских повстанцев, губы пунцовы, а левая щека округлена, точно вздута – майор непрерывно жует бетель. Он видел, как сожгли его деревню, как уничтожили маленькое рисовое поле, принадлежавшее семье. «Женщин солдаты насиловали, буйволов убивали». Каратели были солдатами ГСМР – впрочем, если они пришли ранее 1997 г., то бойцами ГСВЗП (SLORC, Государственный совет восстановления законности и порядка – зловещее имя, которое бирманская хунта носила прежде). Все мои собеседники – включая майора и четверых одноногих партизан – повторяли: войне этой не видать ни конца ни края. А сражались они не только за лучшее бирманское правительство, состоящее из более просвещенных и человечных офицеров, и не за демократическую власть, возглавляемую коренными бирманцами и бирманками вроде Аун Сан Су Чжи, – они воевали за каренскую независимость. Одноногий Ту Лу служит в каренской повстанческой армии 20 лет, а 55-летний Чжи Аун – самый старший в отряде – уже 34 года. Жалованья партизанам не платят. Они получают лишь еду и основные медикаменты. Жизнь их сводится к борьбе за, по-видимому, неосуществимую независимость – несбыточную главным образом оттого, что с 1962 г., когда в Бирме впервые победила военная диктатура, никто ни разу не предложил им ничего, похожего на компромисс.

Когда я очутился на бирманской земле, война развивалась необычайно вяло: военная хунта загнала каренов, шанов и другие народности в маленькие территориальные оплоты близ таиландской границы. У режима хватало иных забот, прогнившая и продажная армия, изнемогающая от массового дезертирства, просто не способна была нанести завершающий удар. А партизаны – крепкие бойцы, наделенные четким национальным самоощущением – исторически сложившимся и очень мало имеющим общего с бирманской государственностью. Повстанцы не сдавались.