Мустанг и Чика (СИ)

Полились переборы неизвестной пока здесь песни на стихи Беллы Ахмадулиной. Какой все-таки красивый голос у великой певицы. Не зря Таривердиев ругался потом, когда она стала исполнять песни в более экспрессивной манере. Последовали еще две песни на стихи Цветаевой: «У зеркала» и «Мне кажется, что вы больны не мной…».

— Аллочка отмечает еще одно знаменательное событие. Ее утвердили представителем от нашей страны на конкурс «Золотой Орфей» в Болгарии, — заметил Никитин.

— А песню уже подобрали? — поинтересовался я.

— Нет еще. Слободкин Паша этим занимается. Хочешь что-то свое предложить? — ответила певица.

Ее большие глаза насмешливо прищурились.

— Не! — засмеялся я, — Просто совет хочу дать. Возьмите что-нибудь из болгарской эстрады. Слова перепишите на русский язык. Болгарам такое понравится.

— Думаешь? — произнесла Алла.

Сидит такая мышка-скромница. Какой сильный контраст с ее вулканирующим образом будет буквально через годик-другой. И, что самое главное, очень даже она в моем вкусе. Надо с ней как-нибудь тоже перекинуться словечком об индийской философии.

— Маэстро, не желаете ли снова дать публике возможность насладиться вашим талантом. Желательно что-нибудь позабористей, что-нибудь хулиганское, — выспренно произнес Никитин и протянул мне гитару, подмигнув. Он все еще колет меня на Токарева, но кроме блатняка есть же и обычные городские песни, например у Гарика Сукачева. Вжарил им «Моя бабушка курит трубку…» с подтанцовкой, в режиме полного оранья. Потом подскочил к роялю и стал стоя и вихляясь, рокэнролльно колотить по клавишам. По-моему, сбежалась вся студия, потому что моя бешенная экспрессия перекрыла все другие источники звуков.

Окончено исполнение, наступила абсолютная тишина, нарушенная голосом Рязанова:

— Думал, что сейчас мне весь рояль раздолбают.

Оглядываюсь, никто не остался равнодушным. Кто-то смотрит с обожанием, а кто-то с недоумением. Привыкайте граждане, скоро начнутся восьмидесятые роковые с мощными гитарными строями. Алла, по крайней мере, смотрела в нужной тональности. Зато пришедший с Рязановым Таривердиев выпучил глаза. Не в жилу ему, знать, оказалась задорная песенка.

— Хулиган, что поделать! — развел руками режиссер, словно оправдывая меня в глазах композитора.

— Тем не менее, этот хулиган способен создавать поистине замечательные шедевры. Давай, Павел, исполни для нас те композиции, что ты сыграл в доме отдыха, — пришел в себя Таривердиев и неожиданно улыбнулся.

Отдал гитару Никитину. Она так и висела на шее, пока я лупил по клавишам. Теперь прилежным мальчиком-одуванчиком чинно присел за рояль, и из-под моих пальцев полилась любимая мелодия Лейсан. Я будто погрузился в те переживания, когда играл эту мелодию для нее в полупустом зале ресторана. Еще там танцевали две пары. И теперь у меня за спиной шуршали танцующие.

— Невероятная красота, — прокомментировал композитор, — А еще похожие мелодии у тебя имеются? Должны быть!

Исполнил еще две мелодии из того же волшебного дня и решительно встал под овации, показывая, что закончил свое представление. Обитатели студии, не скупясь, дарили мне свой восторг. Кто хотел заиметь со мной знакомство, дарили визитки, или листочки с записанными телефонами и с пожеланиями в скором времени встретиться. Никитин с женой официально пригласили меня в гости в любое удобное время. У Аллы визиток не оказалось, поэтому она накарябала свой домашний телефон на листочке.

Насладило выражение лица Мини Пятницы. Какое-то потерянное, ошеломленное. Образ крутого дельца, обремененного многочисленными связями со знаменитостями, стремительно сдулся.

Итак, я заявил о себе основательно. Уверен, что в творческих кругах в скором времени приобрету известность. Нужно ли мне это? Пока и сам не знаю ответ.

После спада ажиотажа, Рязанов подвел ко мне мужчину в роговых очках.

— Знакомься, Павел. Это Гена Торчинский, очень деятельный малый. Будет продвигать твою музыку. А с Гараняном я сам договорюсь насчет сопровождения.

— Если оркестровать, то может вполне получиться даже лучше, чем у французов, — мечтательно произнес Таривердиев.

— Сначала зарегистрировать надо, — заявил Рязанов.

— Ерунда! Паша, сам напишешь партитуры, или помочь? — поинтересовался композитор.

— Не откажусь от помощи.

— Визитка моя у тебя есть. Звони и приезжай. Поработаем.

Часы неуклонно сокращали время до начала сейшена на Текстильщиках. Я предварительно переговорил с Торчинским о предстоящих делах, попрощался с Рязановым и Таривердиевым и пошел искать своих друзей.

Леха и Вова увлеченно беседовали с тремя режиссерами возле столика с чашечками кофе и пирожными.

— Нам пора ехать. Если хотите, то можете остаться, — предложил я им выбор.

В ответ получил верноподданические взгляды. Тепло попрощались с Владимиром Роговым, Меньшовым и Динарой Асановой с клятвенными обещаниями в ближайшее время созвониться.

— А мы разве не на машине поедем? — озабоченно произнес Леха, когда мы летящей походкой вытолкнулись из павильона на улицу.

— На метро доберемся. Целее будем, — объяснил я.