Муза

Мы ходили в рестораны и бары Сохо: «Полуночники», «Фламинго», – где выяснилось, что вместе мы очень хорошо танцуем. Правда, мне не нравилось кричать, чтобы он меня услышал, а после одиннадцати становилось уж очень накурено. Мы видели там гангстеров и их подружек: гладкие волосы, золотые кольца, поблескивание зла. Но главное, что звучала живая музыка, и это было чудесно: ска, калипсо, джаз, блюз.

Я не знаю, каким образом, но сделка между мной и Лори была заключена, и кто что предложил, кто чего хотел – странный танец намеков и обычаев, исполняемый, когда что-то происходит впервые, – все это теперь отошло на второй план. Мы зависели друг от друга, даже толком друг друга не зная, так, как это случается только у молодых людей, когда им еще не разбивали сердца, когда их еще не ранили и не бросали, когда они делят все между собой, ошибочно полагая, что другой человек является ответом на их запутанное уравнение. Он был одинок, я чувствовала себя потерянной – а может, все было наоборот? Мы еще не спали вместе; до этого пока не дошло. Наши отношения были по-своему весьма невинными.

После той нашей встречи под дождем на Пикадилли-серкус я практически не видела Квик. Только Памела и я – ну и еще пара исследователей, по обыкновению работавших с архивами в цокольном этаже, – честно приходили в институт каждый день. Квик, похоже, отсутствовала чаще, чем это можно считать допустимым, иногда приходя только на пару часов. Наш кабинет прилегал к исследовательской части здания, а не к галерее, расположенной за углом фасада на Джермин-стрит, а посему у нас всегда было тихо. Мне не хватало внимания Квик.

В ее отсутствие Памела предложила мне съесть сэндвичи вместе с ней во дворе, таким образом оставив приемную без присмотра. Это приглашение не привело меня в восторг. Во-первых, потому что я все еще дочитывала книгу Мюриэл Спарк[46] – сборник рассказов и радиопьес, опубликованных писательницей шесть лет назад. Во-вторых, мне уже поднадоело слушать про «людей вроде тебя» – эта фраза то и дело проскальзывала у Памелы, – но потеря контакта с Синтией и отсутствие Квик заставили меня скучать по женской компании. И, в-третьих, я искренне полагала, что кто-то все-таки должен оставаться в приемной.

Вопросы о жизни в Тринидаде, заданные Памелой во время ланча, стали для меня свидетельством того, сколь скудными были ее знания о разных уголках Британской империи, почерпнутые из школьной программы, да и по окончании школы. Но нельзя было отказать Памеле в искреннем любопытстве: она спрашивала о погоде, о воздействии тепла и влажности на книги, на одежду, о том, какую пищу готовила для меня мать и какую музыку я слушала и с какими людьми водила знакомство. Одним словом, вопросы Памелы заставили меня осознать, как далека я теперь была от всего этого. Конечно, я вспомнила Синт, наше долгое совместное путешествие, вспомнила и о нашей дурацкой размолвке; мне казалось, я вот-вот заплачу, поэтому я побуждала Памелу говорить. Она рассказала мне о своей матери-портнихе и об отце-грузчике, перетаскивавшем мясо на рынке в Смитфилде[47]. Оказалось, у Памелы пять братьев – и сестра, умершая, когда Памеле исполнилось восемь.

– Можно я спрошу, Оделль: у тебя есть парень? В последнее время ты сама не своя.

Я колебалась. Конечно, мне очень хотелось говорить о Лори, о любви, о том, что человек при этом чувствует и была ли я влюблена.

– Нет, – сказала я вместо этого. – У меня нет парня.

Памела прищурилась.

– Ладно, держи свои секреты при себе. А вот у меня есть парень. Билли. Он работает за сценой в «Полуночниках», но я не думаю, что ты бы туда пошла.

– Почему? – спросила я.

Памела расхохоталась.

– Ну, ты ведь слишком благоразумна, чтобы тратить свою молодость, танцуя в разных там клубах.

Я засмеялась в ответ, ощутив в ее комментарии настоящую лесть, почувствовав, что она впервые готова была признать, что я умна и обладаю определенным статусом. И в то же время я представила себе, как мы с Лори танцевали в том самом клубе и как пот струился по нашим спинам.

Памела гордилась Билли – готова была демонстрировать его всем, как медаль, но, думая о мужчинах, встречавшихся мне в Лондоне, я предполагала, что медаль эта скорее бронзовая, чем золотая. Шли дни, мы с Памелой по-прежнему перекусывали сэндвичами, книга рассказов Спарк так и оставалась недочитанной, но, к своему удивлению, я начала проникаться к Памеле сочувствием, а ее общество мне теперь даже нравилось. «У Билли большие планы», – то и дело повторяла она, но никогда не уточняла, какие именно планы у ее распрекрасного Билли. Мне показалось, что, по всей вероятности, сама она в эти планы не входила.

Рид позвонил Лори, чтобы сказать, что ему «несказанно повезло» с музеем Прадо в Мадриде, и попросил Лори приехать в Институт как можно скорее. В то утро, когда его пригласили в Скелтон, он уже ждал меня на скамейке в центре площади.

– Привет! – воскликнула я, садясь рядом с ним. – Ты рад, что появились новости о девушках со львом?

– Есть немного, – с улыбкой ответил Лори.