Муза

Каблуки моих туфель цеплялись за камни мостовой, а во мне крепло предчувствие приключения. Лето уже подходило к концу; Лондон был окутан клубами автомобильных выхлопов, на дороге тут и там попадались окурки, по небу плыли перистые облака. К этому моменту я уже стала полноправным жителем Лондона. Почтовые индексы, кирпичная кладка, отсутствие или присутствие розовых кустов, решетка для очистки обуви от грязи, высота крыльца или его отсутствие – этому языку научилась и я. Невозможно было жить здесь, не замечая разницы между дорогами, содержавшимися в порядке или погруженными в хаос, шелудивого пса, лениво развалившегося у канавы, детей в лохмотьях, аккуратно подстриженный квадратный куст, тюлевую занавеску, колыхавшуюся на окне. Жить в Лондоне можно было множеством разных способов, а вот изменить свою жизнь оказалось трудно…

Бомбардировки во время войны придали странную конфигурацию многим улицам, и дорога, где жила Квик, тоже не избежала подобной участи: начиналась она горсткой величавых строений, уцелевших от Викторианской эпохи, затем шла уйма эдвардианских таунхаусов, невесть откуда взявшийся приземистый дом из нескольких квартир (такие строили в пятидесятые) – с широкими белыми балконами, бетонными стенами и низкорослым плющом, являвшим собой попытку озеленения дома, но едва ли доходившим даже до окна второго этажа. Но Квик жила еще дальше – на самом краю Уимблдонского парка.

И вот я стояла перед домом Квик. Он оказался невысоким нежно-голубым коттеджем в георгианском стиле. Стоило лишь немного прикрыть глаза, и можно было с легкостью вообразить, как туда вбегает барышня, одетая в кисейное платье и чепчик. Зачем женщине работать, если у нее такой дом? Хотела бы я знать… Я подумала, что Синт пришла бы в восхищение от такого коттеджа, но было маловероятно, что она когда-нибудь его увидит. Я постучалась с помощью дверного молотка – старой медной ручки с веснушками яри-медянки – и ждала. Ответа не последовало. Все вокруг было захвачено жимолостью, обрамлявшей и дверь. Изнутри доносилась мелодия какого-то классического произведения, простые фортепианные аккорды, с каждым тактом усложнявшиеся.

Хотелось бы мне знать, почему у меня так жгло спину: чьи-то глаза следили за мной или мне не давало покоя встревоженное воображение? Я ведь никогда не была дома у белых – даже у Лори. А это, скажем так, была очень «белая» улица. Стукнула дверная задвижка, дверь открылась, и в сумраке прямоугольного проема передо мной предстала Квик. Эти серебристые короткие волосы, влажные зрачки, сузившиеся в солнечном свете. Здесь она выглядела более миниатюрной, чем на работе. «Вы пришли», – сказала она. У меня даже мысли не возникло, что можно не принять ее приглашение. Теперь фортепиано звучало гораздо громче, и музыка разносилась по всему дому, точно театральная увертюра к нашему па-де-де.

Квик жестом пригласила меня войти. Дом был обширным, уходящим вглубь, длинный коридор манил обещанием сада, где листья шелестели от легкого ветерка, а силуэт одинокого кота напоминал по форме вазу, замершую в ожидании. «Сад?» – спросила Квик, хотя это вряд ли был вопрос, ведь она уже шла туда по коридору. Она ступала очень осторожно, словно не доверяя собственным ногам. Я покосилась влево – туда, где начиналась гостиная, и мельком углядела полированные полы, белые коврики, растения в горшках и пианино. Куда бы я ни взглянула – на гостиную или на коридор, – моему взгляду открывались беленые стены без картин.

Дом выглядел каким-то сознательно неанглийским: ни тяжелых викторианских плит под ногами, ни тисненых обоев, ни карнизов, ни массивной деревянной мебели. Здесь, правда, были книжные полки, и мне не терпелось на них наброситься. Справа начиналась лестница; я сомневалась, что когда-нибудь увижу, куда ведут эти ступени. Когда мы шли по коридору, слева я увидела еще одну комнату и заводной граммофон, откуда и доносились умирающие звуки классической записи. Мне показалось довольно старомодным, что у хозяйки граммофон.

Когда мы подошли к кухне и открытой двери в сад, Квик остановилась. Кот шмыгнул в кусты и уселся там – его бледно-желтые глаза уставились на меня сквозь листья. «Ланч», – объявила Квик. На столе нас поджидал большой поднос, а на нем – корзинка с булочками, ломкий желтый сыр, несколько холодных куриных ножек, пирог со свининой и маленькие красные помидоры, по пухлым бокам которых сбегали жемчужинки влаги. Все это выглядело прекрасно, о чем я тут же и сказала.

– Здесь все очень просто, – промолвила Квик.

Я предложила отнести поднос в сад.

– Не нужно, – сказала она, показывая мне жестом, чтобы я шла в сад, но потом сдалась: – Впрочем, вы можете взять это.

С этими словами она указала на большой глиняный кувшин с водой и два бокала, и я вынесла их наружу, следуя в такт ее жесткому ритму.

– Что-нибудь покрепче? – спросила она через плечо, и теперь это уже точно был вопрос.

Я отказалась.