Муза

Я в растерянности смотрела на адрес Скотта. Должно быть, эта запись появилась совсем недавно: вероятно, Квик проводила собственное расследование насчет Лори и его картины – и тогда, бог свидетель, оно не должно было вызвать у меня такое удивление. Казалось невероятным, что Квик может быть знакома с семьей Скотт. Да и Лори, кажется, не узнал ее, не так ли? Он выглядел явно ошеломленным Квик, чтобы умудриться скрыть тот факт, что он действительно ее знал. И все же адрес его семьи был в ее телефонной книге. Что-то концы с концами не сходились.

Я быстро открыла письмо, понимая, что времени у меня в обрез. Из сложенного листа выпала тонкая полоска бумаги и, порхая, опустилась на пол. Я встала на колени, чтобы поднять ее, и начала читать, скорчившись в полутьме, все еще под взглядом кота Квик. Это была телеграмма, и моим изумленно раскрытым глазам предстал следующий текст: «ДОРОГОЙ ШЛОСС ТЧК ЭТО ЗАМЕЧАТЕЛЬНАЯ ФОТОГРАФИЯ ТЧК МЫ ДОЛЖНЫ ПРИВЕЗТИ Р В ПАРИЖ-ЛОНДОН-НЙ ТЧК С ЛЮБОВЬЮ ПЕГ». В телеграмме были место и дата: «ПАРИЖ – МАЛАГА 2 июля 1936».

Я и теперь вижу, как стояла на коленях в коридоре Квик, точно грешница. Меня била мелкая дрожь, потому что я ощущала подергивание нитей, ведущих меня к некоему тайному знанию, остававшемуся за пределами моего понимания. Шлосс. Гарольд Шлосс? Это был арт-дилер, чье имя упоминал Рид. Какого черта делала эта телеграмма здесь, в Уимблдоне, в телефонной книге Квик? Сама хозяйка сидела в гостиной, буквально в нескольких шагах от меня, но в то же время нас могли разделять и тысячи миль.

Я села в надежде, что время замедлит свой бег и даст мне возможность подумать. «Пег» могла быть Пегги Гуггенхайм, «Р» мог быть Роблесом; даты совпадали, а телеграмма была отправлена в Малагу, где, как сказал Рид, в то время обитал Роблес. Если это правда – а было похоже на то, – то за эту телеграмму Рид мог бы и убить. И вот она была здесь, у меня в руках, обнаруженная в ящике.

– Оделль! – позвала меня Квик, и в ее голосе мне послышались нотки паники. – Вы что, вызываете такси с помощью азбуки Морзе?

– Линия занята. Я просто жду, – откликнулась я.

Положив телеграмму на стол, я взяла письмо. На нем стояла дата: 27 декабря 1935 года. Я вдохнула запах старой тонкой бумаги. Письмо было адресовано мисс Олив Шлосс, жившей в квартире на Керзон-стрит. Текст письма оказался таким:

В ответ на Вашу заявку, направленную Вами в школу Слейда, мы рады предложить Вам курс для получения магистерской степени в области изящных искусств, который начнется 14 сентября следующего года.

Преподавателей весьма впечатлили богатое воображение и новизна, продемонстрированные в Ваших картинах и этюдах. Мы будем рады такой ученице как Вы и уверены, что вы займете достойное место в русле скрупулезной, развивающейся старой школы…

– Оделль! – Теперь Квик позвала меня уже очень резко.

– Иду, – отозвалась я. – Никто не ответил.

Я начала в спешке складывать письмо и засовывать туда телеграмму. Я уже почти дотянулась до отброшенной телефонной книги, открытой на странице с адресом семьи Скотт, как вдруг в коридор вышла Квик. Я замерла, все еще держа письмо в руке. Вероятно, выражение моего лица было воплощенным чувством вины. Электрическое сияние из гостиной просвечивало сквозь ткань ее блузки. Она казалась очень маленькой, а очертания ее грудной клетки – слишком узкими.

Она посмотрела на меня – в сущности, глубоко заглянула мне в глаза. Протянув руку, она взяла письмо и телеграмму из моей зачарованной ладони, положила их в телефонную книгу и закрыла ее. Тут я все поняла – и, глядя на Квик, увидела улыбку молодой улыбающейся женщины, запечатленной на фотографии в минуту охватившего ее счастья, когда она взялась за кисть. «О и И». О – круг замкнулся, О – значит Олив Шлосс.

– Вы знали его, – прошептала я. Квик закрыла глаза. – Вы знали Исаака Роблеса.

Мимо проскользнул кот, задев мои ноги.

– Полцарства за сигарету, – прошептала Квик.

Я указала на телефонную книгу.

– Кто такая Олив Шлосс?

– Оделль, вы не могли бы принести мне сигарет?

– Вы ведь там были, правда же?

– Оделль, у меня кончились сигареты, может, сходите?

Элегантно порывшись в кармане, она достала фунт.

– Квик…

– Идите, – настойчиво сказала она. – Магазин прямо за углом. Идите.

И вот я пошла за сигаретами для нее. Онемев, я медленно вплыла в Уимблдон-виллидж, купила пачку сигарет и выплыла обратно. Когда я вернулась, дом погрузился в полную темноту, шторы были задернуты. Буклет, позаимствованный мною у Скотта, лежал на ступенях, придавленный камнем. Я положила буклет обратно в сумку и стучалась, стучалась, стучалась – и тихо звала Квик сквозь ящик для почты.