Муза и генерал

Такое впечатление, что это не гарнизон, а база олимпийского резерва опять бегу, на этот раз в медсанчасть. До посадки в вертолет остались считанные минуты, сознание того, что генерал способен оставить меня за бортом, не дает покоя, но я не могу улететь, не попрощавшись с Люськой. Уже издалека вижу несвойственное тихой лечебнице скопление машин. Стоящий в дверях Бибигон, беспрестанно утирая лысину, напряженно слушает начальника медслужбы. Чтобы не мозолить им глаза, я обегаю здание по тропинке, протоптанной к заднему крыльцу. Здесь, в зарослях пожухлых лопухов, привалившись спиной к деревянным перилам, как васнецовская Аленушка, сидит поникшая Люся.

- Это ужасно, - стонет она, - за одну ночь - двое.

Я сажусь рядом и обнимаю ее за плечи. Медленно, вздыхая через каждое слово, она выговаривается:

- Сначала привезли матроса, молоденький, совсем пацан, через полгода дембель. Дурачок, где-то нашел героин. Варь, ответь мне, ну где в нашей пупырловке можно найти героин? Мы же не в Штатах живем! Скончался от передозировки...дурак... смешной, рыжий... месяц назад с флюсом приходил, бормашины боялся до одури, Магаськин его фамилия. Все, отбоялся.

- Можно я посмотрю на него?

Чукина молча кивает, даже моя нелепая просьба не удивляет ее. Мы заходим в барак медсанчасти. Люся ведет меня по длинному, пропахшему лекарствами коридору, по скрипучему деревянному настилу; вокруг - ни души, лишь приглушенные голоса доносятся из-за парадной двери. Одна палата приоткрыта, в образовавшуюся щель я замечаю лежащего на кровати черного как негр человека, медики в белых халатах с капельницами и шприцами суетятся вокруг него. Какая-то женщина, стоя на коленях у кровати, - я вижу ее со спины, - воет тихо и жутко.

- Шапка-добро, - кричат черные губы.

Даже я, от ужаса застывшая на пороге, слышу его плавающий в забытье голос, мучительный и пугающий.

Люся тянет меня от двери, но "шапка-добро" преследует нас по всему коридору.

- Помрет, наверное, - шепчет Люся, - капитан-лейтенант с лодки, возвращавшейся с полигона. Ожог семьдесят процентов. При смене каких-то там пластин в отсеке произошел взрыв. Представляешь, мужик, живой и здоровый, возвращался с дальнего похода домой. Два месяца земли не видел, о жене, детях скучал, а прямо накануне всплытия - взрыв... и нет мужика. Да ты знаешь его жену, в строевом отделе базы служит, невысокая такая, с каре, в очках.

- О чем это он кричит? - спрашиваю я. Даже на таком удалении от палаты я слышу стон обгоревшего подводника.

- Не знаю, - говорит Люся, - все о какой-то шапке твердит. Ждем санитарный вертолет из госпиталя.

Люся открывает дверь, пропускает меня. Как в ледяную воду, я ныряю в холод прозекторской. Мы приближаемся к столу в центре зала; под простыней угадываются очертания распластавшегося на спине человека. Меня колотит как от минусовой температуры, ноги сводит судорога, я слышу клацанье своих зубов. Люся откидывает простынь с лица, я сразу узнаю золотую голову курившего ночью у ангара. Моя челюсть набирает бешеный темп, я пытаюсь держать ее руками, я обхватываю подбородок ладонями, но противная тряска, неподвластная ни воле, ни разуму, овладевает мною с головы до пят.

Накинув простынь на лицо покойника, Чукина тянет меня за руку из прозекторской. Как на привязи, я следую за ней по коридору. Хрупкой Люсе стоит больших усилий волочь меня, тормознутую, за собой. Уже на свежем воздухе, при утреннем солнце, когда я упала в траву, осенние запахи и невысохшая роса, разбросанная по желтеющим листьям, освежили мою голову. Вертолет с красным крестом на корпусе, всколыхнув траву вокруг нас воздушной волной, низко пошел на посадку. Подскочив, Чукина бросилась к бараку, с крыльца махнула мне рукой.

- Люся, - окликнула я ее, - Борис просил передать, что любит тебя.

Она как-то беспомощно развела руками, словно еще ничего не сложилось и как сложится - неизвестно. Постояла, задумчивая и прекрасная в своей задумчивости, потом аккуратно закрыла за собой дверь. Я поднялась с земли и, минуя все проложенные тропы, по заросшим буеракам зашагала к вертолетной площадке. Зачем я соврала Люсе, что Борис любит ее? И ложь ли это?

РЫ-РЫ-РЫ, МЫ ХРАБРЫЕ ТИГРЫ

Мы улетали той же дорогой, по которой прилетели в гарнизон, если только в небе есть дороги. Глядя с высоты на дома и сопки, раскинувшиеся на самом краешке серых вод Баренцевого моря, я гадала на фактах и домыслах. Зачем Бибигон заставил Люсю написать записку? Уж не спер ли генерал в силу привычки воровать у Бибигона любимую котлету? И что могло стать при такой полярности их дивизий - где море, где небо - яблоком раздора? В связи с чем такая спешка на водах, почему вытащили из благоустроенной норки тыловую крысу - особиста? Неужели Борис, офицер-подводник, за плечами которого не один боевой поход, действительно бегал ябедничать? И что он там, на ходу, спросил про криптограмму, что спросил... При всей изощренности моей фантазии, даже витая в облаках, я не нахожу ответа ни на один вопрос.