Муза, Муров и Мороз

– А, это ты, – Сенин сидел на лавочке под золотистым клёном и наслаждался замечательным, тёплым солнечным октябрьским днём или, не исключено, слушал музыку засыпающей почти на полгода природы: шорохи, свист пичуг, а ещё: блики, краски… Сильно пьяным он не был, состояние его обычно называют «навеселе».

– Что-то спросить хочешь? Или пойдём… по семнадцать капель?

– Дядь Жень, тут такое дело, – и Борис рассказал про свои видения, про неоконченный рассказ и про творческий застой.

– Что ж, дело ясное, – выслушав парня, заключил старик. – Ушла.

– Кто?

– Ты уже и сам понял. Муза. Спугнул ты её.

– Муза? Да я… Я не пугал. Сам обалдел.

Селин поднял раскрытую ладонь в жесте «ша, стоять!»:

– Теперь-то что объяснять. Я тебе её не верну.

– Что же делать? – Борис обхватил голову руками. – У меня без неё катастрофа. Я ведь теперь не могу писать… чтоб хорошо, и не могу, чтоб очень плохо…

И тут же поправился:

– То есть могу, наверное. Да точно – могу. Но ведь хочется, чтобы было как минимум хорошо и чтобы так же как раньше – легко, без напряга.

– Жди или ищи.

– Не понял, – Муров уставился на старого поэта. – Чего жди? Кого ищи?

– Чего кого? Что тут понимать? Вариантов немного: или сиди и не дёргайся, тогда, может быть, когда-нибудь вернётся сама или… Я вот, например, лет тридцать ждал. Хотя и не я спугнул, но она обиделась именно на меня. Может быть, потому, что не защитил, не старался, не приложил усилий. А может, потому, что изначально не искал, а после не сумел оценить подарок.

– Как это, искать? – недоумевал Муров. – Что она, как рукавичка что ли? Или котёнок убежавший? Ей же «кис-кис» не сделаешь.

Сенин вздохнул, покачал головой, причмокнул, чуть скривив щёку, и посмотрев взглядом «слушай, бестолочь, сюда», начал втолковывать молодому коллеге по перу:

– Я тебе уже, кажется, рассказывал, что когда-то давно, когда я был молодым, высоким и красивым,…

Боря непроизвольно хмыкнул на счёт «высокого» – рост Сенина вряд ли превышал метр шестьдесят даже на высоких каблуках. Про таких говорят: «метр в прыжке».

– …я уже начинал пописывать, – не отреагировал ветеран, – И ведь неплохо получалось. Само лилось. Пожалуй, две толстые тетради у меня на тот момент были заполнены… И вот с этим багажом пошёл я в «Союз Писателей»…

Борис раньше эту историю слышал, но из уважения к сединам решил послушать ещё раз про то, как в старые времена жёстко принимали новичков в писатели.

– Это тебе не сейчас,– продолжал Сенин, – заплатил денежку и вступай куда хочешь. Да и союзов понаделали, поди, десятка два уже. Писателей наплодили, а в слове из трёх букв по пять ошибок делают. Тогда всё по-серьёзному было, но не в моём случае.

Здесь старик сделал паузу, засопел, поджал губы, чуть прищурился и сжал левый кулак, словно готовился ударить невидимого противника.

– Сидит… уважаемый… писатель… Житков, – цедил Евгений Владимирович сквозь сжатые зубы. – Морда – тяпкой, зубы – редкие, железные. Я ему, мол, здравствуйте, я к вам, а он как рявкнет. Так отбрил, что… Поэт, ё… Про мать его не буду плохо… И ведь если бы по делу говорил, почитал бы хоть что-то, критикнул, а то даже толком не взглянул, гад, в записи.

Мэтр замолчал, переживая заново старый конфликт, который уже следовало бы забыть, но видимо удар по психике молодого дарования был настолько сильным, что даже прошедшие десятилетия не затянули душевную рану, не сгладили рубцы.

– Мне бы настаивать как-то, показать себя, – сам с собой рассуждал старик, – а я спасовал. Думал, раз он маститый, то имеет право судить. Повернулся я тогда и ушёл. Может, если бы к кому другому тогда обратиться, или ещё раз прийти. Но нет, не пошёл. Обидело меня отношение. И писать сразу же перестал. Напряжение внутри было – не сказать, распирало… А потом разом… Всё! Вот тогда у меня муза и ушла. Я почувствовал, что словно струна в душе лопнула, не пело ничего в сердце больше, никакой реакции на красивое. Видеть, конечно же, видел, но так, чтобы стих сочинить или песню, это увольте. То, бывало, чуть птица зацвиркала или первый снежок, сразу же рифмы появлялись. А здесь… Представляешь, как гитара без струн играет или скрипка? Вот так и я. Стал без искорки, как большинство. Звучал глухо и то если сильно постучать.

Муров молчал, давая возможность старику успокоиться. Сенин, имея от природы достаточно весёлый характер, обычно долго не переживал. И, может быть, был даже в чём-то благодарен тому жёсткому приёму. Ведь именно из-за него, тогда ещё Женя, начал углублённо читать классиков и штудировать учебники, что позволило выйти на вполне приличный, даже по сравнению с признанными поэтами, уровень, и второй раз прийти в Союз уже основательно подготовленным. Хотя и через много лет. Сомнительная получалась благодарность, с душком, поэтому, видимо, старик предпочитал отодвинуть её подальше назад, оставляя только негативные воспоминания, сочные и будоражащие нервы.

Пауза затягивалась, и Борис решил вернуть разговор в нужное ему русло:

– Так ведь вернулась Муза к вам, дядь Жень. Сейчас-то грех жаловаться. Вон как выдаёте, молодые не угонятся.