Мужчина апреля

– Мы все – люди. Но и мужчины пока еще существуют. Нельзя отказывать женщине в праве быть женщиной, признавать и принимать все, что за этим стоит, включая физиологию и психологию, – сказала Грета.

Татьяна покачала головой:

– Я думала, что гендерная интеграция…

Но Грета не дала ей вставить слово:

– Безусловно, наш уровень медицины и здравоохранения позволяет сделать вынашивание в искусственной матке всеобщим. Но хотим ли мы передавать беременность аппарату? Особенно если нет показаний по здоровью женщины? Не говорим ли мы тем самым, что чисто женский опыт материнства не важен и не нужен?

– Быть беременной и быть матерью – это разные… – опять попробовала вклиниться премьер-министр. И опять не смогла.

Грета продолжала наступать:

– Отчуждать от женщин материнство – значит, обеднять их эмоциональный мир. Считать их природу, их пол биологической ошибкой. Забота об эмоциональном мире граждан, если я не ошибаюсь, определена в нашей конституции как приоритетная обязанность государства.

– Вот сволочь! – Ника ткнула в экран огрызком булки.

– Кто из двоих?

– Кто, кто… Грета, конечно! Вот бы и вынашивала тогда сама всех этих сраных мальчиков! – Ника захлопнула крышку лэптопа.

– Ты что? – возмутилась я. – Я хочу досмотреть.

– Вредно смотреть за едой, – огрызнулась Ника. – За едой надо жевать и выделять желудочный сок.

– Я не жую. Я пью. Твое здоровье. – Я подняла стакан с остатками протеинового коктейля.

Ника фыркнула. Но не выдержала и улыбнулась.

Мой телефон звякнул. Ника успела бросить взгляд на экран, и улыбка ее замерзла: Лео.

– Это Лео, – сказала я, чтобы подчеркнуть: ничего особенного.

– Он каждый день тебя достает. У него что, других клиенток нет?

Я посмотрела на Нику. Она была раздражена. Но и права тоже. Лео строчил или звонил каждый день. Маялся. Нервничал. Но почему? Я открыла сообщение. «Привет, зая! У меня сегодня отменилась Тамара, может, придешь? Выбрал классный фильм, посмотрим».

Я начала печатать: «Сегодня не могу, ждем гостей». Нет. Суховато. Сперва Тамара отказалась, теперь я, он точно психанет. Стерла. Написала: «Завтра все по плану. Сегодня хотела бы, но придут гости». Вставила блюющий зеленый смайлик. Ответ звякнул тут же: «Понял. Утащи мне что-нибудь вкусненькое со стола. Не забудь». Я ответила стикером: жирное брюхо. Лео был сладкоежкой и всех своих женщин разводил на «вкусненькое». Мы его разбаловали, конечно. Но любя! Я отправила Лео еще один видеотик с куском торта и сердечком. Ника сделала кислую мину:

– Тебе с ним явно веселее.

Я отложила телефон:

– Все, пора бежать.

Поцеловала ее в щеку и пошла в прихожую. Ника увязалась следом. Я села на обувную полку, стала натягивать сапоги. Ника прислонилась к стене, скрестила руки, смотрела, как я обуваюсь. Я подняла голову:

– А у тебя учеба во сколько?

– У меня сегодня онлайн-классы.

Я кивнула:

– Интересные?

Ника закатила глаза:

– Кройка. Жуткое занудство. Отложите три миллиметра сюда. Прочертите прямую линию. Вытачка сюда…

– Вот дерьмо! – Я подняла левый сапог: подошва отвалилась и была похожа на челюсть. Просит каши, как говорилось в старину.

Ника взяла сапог, брови сдвинулись. Она не расстроилась, а сразу стала искать выход. Ника любит работать руками, этого у нее не отнять. Обидно, что ее отфутболивают туда-сюда, с одной работы на другую. Она давно получила «полное социальное восстановление». Казалось бы, проехали, страница перевернута. Но нет. Для всех работодателей Ника, похоже, навсегда останется человеком «с судимостью». Я смотрела на нее. На идиотский сапог в ее руках. И понимала, что никогда не смогу от нее уйти. Можно выбросить треснувшую тарелку. Или разорванный сапог. А с людьми так нельзя. Нельзя – и точка.

– Заклеить, я думаю, можно, – сказала она.

– Только на работу мне надо прямо сейчас.

Я встала, подняла крышку обувного ящика, стала перебирать коробки с обувью. Увы, у нас с Никой разный размер.

– Я попробую починить, – сказала Ника сапогам. – Если клей не возьмет, прошью. Или схожу в мастерскую, пусть чинят. Сапоги еще вполне ничего. – Она придирчиво их оглядела, потерла рукавом голенище. И неожиданно добавила: – Задолбало только все это ужасно.

Я вытащила туфли.

– Ну тогда не неси. – Втиснула ноги в туфли, потопала. Слегка тесные и сухие после зимовки.

– А тебя не задолбало?

Еще один бессмысленный диалог, который повторяется регулярно: Ника ноет, что невозможно, когда у тебя всего одни повседневные туфли – коричневые. А я в ответ начинаю нудеть: а сколько тебе надо пар туфель – пять? У тебя ж не десять ног. У всех по одной повседневной удобной паре и по одной нарядной – правила для всех одинаковые. А она: я – не все. А я: ты сама выбрала коричневые. Или: а что, лучше как раньше, когда вся планета завалена горами выброшенного барахла? На что Ника обычно поджимает губы: «Я не про планету говорю, а про наш собственный шкаф». Или демонстративно хлопает дверью.

Повторять все это мне сейчас не хотелось. И я просто ответила:

– Нет, меня не задолбало.

Ника осеклась. Вздохнула. Сказала уже миролюбиво:

– Слушай, не простыла бы. В туфлях. Там дубак.

– Апрель! – возразила я.