Музы героев. По ту сторону великих перемен

— Он продает себя, чтобы оплачивать свои удовольствия, — вещал его кузен, небезызвестный маркиз де Сад, но мнение этого городского сумасшедшего никто не всерьез не принимал.

Один из директоров, не слывший блестящим оратором, но проделавший много полезной организационной работы на начальном этапе революции, а именно отставной аббат Эммануэль-Жозеф Сиейес (1748–1836)[22]

, пришел к печальному, но неизбежному выводу: для спасения Франции требуются какие-то быстрые и решительные действия.

— Ничего нельзя сделать среди стольких интриг и дезорганизации, нам требуются голова и меч.

Под головой он имел в виду себя, но, поскольку одна голова — хорошо, а две — лучше, второю стал Талейран, летом 1799 года подавший в отставку с поста министра иностранных дел Директории. Меч, обладателя которого тщательно подбирали из числа нескольких республиканских генералов, явился совершенно неожиданно в лице генерала Бонапарта. Прослышав в Египте, что Баррас ведет тайные переговоры о реставрации правления Бурбонов, он срочно вернулся во Францию и, при поддержке части армии и крупных финансистов, совершил государственный переворот 18 брюмера, т. е. 9 ноября 1799 года. Баррас без малейшего сопротивления подписал декларацию о собственном отречении, положенную на стол перед ним Талейраном.

Власть перешла к трехчленному Консульству, причем его возглавил Наполеон, провозгласивший себя первым консулом. Тереза, по-прежнему связанная крепкими дружескими узами с Жозефиной, решила, что положение ее и Уврара еще более упрочится. Достоверно известно, что подруги появлялись на всяческих мероприятиях не иначе, как предварительно согласовав сочетающиеся по цвету и стилю туалеты. Эти чисто дружеские отношения любовник Терезы подкрепил еще тем, что дал Жозефине взаймы крупную сумму для покупки особняка Мальмезон вместе с прилегающим обширным земельным участком. Тереза не испытывала ни малейшего сомнения в том, что ей по-прежнему суждено блистать на первом плане всех празднеств Консульства, но она глубоко ошибалась. Наполеон запретил ей появляться в Люксембургском дворце, а затем и в Тюильри, куда переехал новый орган власти. Он счел эту содержанку главной причиной того легкомысленного образа жизни, который Жозефина вела в его отсутствие во время итальянской и египетской кампаний. Когда кто-то в присутствии Бонапарта упомянул прежнее правление, он взорвался:

— Мной не будут управлять проститутки! — и запретил «чувственные прозрачные одеяния», отныне мода должна была подчиняться его регламенту. Газетам было приказано напечатать: «Женщины опять носят шелк не по причине холода, но потому, что этого требуют и приличия, и мода».

Бонапарт мог запретить Терезе появляться в своем окружении, но, как это было ни тяжело для него, не мог отказаться от услуг пройдохи Уврара.

— Торгаш, хищник, способный продать отечество за тридцать серебренников! — бушевал временами Наполеон, топая ногами в щегольских, начищенных до зеркального блеска сапогах со специальным карманом для плоского флакона одеколона. Это случалось после того, как до него доходили истории о солдатской обуви, изготовленной из какого-то подобия кожи, мундирах из гнилого сукна и прочих махинациях генерального поставщика. Но буквально через день снова вызывал его к себе, ибо Уврар был незаменим в периоды чрезвычайных ситуаций, когда за несколько недель ухитрялся снарядить в поход целую армию или обеспечить хлебом Париж. В 1800 году Бонапарт попытался было произвести инспекцию его финансовых дел, но по бумагам все оказалось в полном порядке. Так что император продолжал время от времени впадать в гнев, солдаты, как и прежде, первым делом спешили снять с убитых противников сапоги, а Уврар набивал себе карманы, щедро обеспечивая не только семью, но и любовницу с их общими четырьмя отпрысками и детьми от ее первых браков.

Закат Тальена

В 1801 году из Египта во Францию возвратился Тальен. О том, как несладко пришлось ему в этой, в общем-то, самой натуральной ссылке, свидетельствует одно из его многих писем Терезе, сохранившихся потому, что французское судно было перехвачено англичанами в Средиземном море:

«…здесь у нас недостает буквально всего… Я не спал пять ночей, пожираемый блохами, мухами и муравьями…, но меня поддерживают воспоминания о твоей доброте, нашей любви и надежда обрести тебя столь же любящей и верной как всегда».