Музыка как шанс. Победить рассеянный склероз

«Этюд»

Мой дом на берегу взрывнойНо если окунуть ладонь,Река меж пальцев пробежит ручьем,Оставив нрав свой на потом»…

По возвращении в Питер, я сразу пошел к Аиде.

– О! А я думала – ты умер, – спокойно удивись она и как всегда улыбнулась.

– А я и умер, – в замешательстве ответил я.

– На том месте, где ты был, зло большое, – оуг нахмурилась Аида.

И все завертелось снова. Зарабатывание денег музыкой, вкладывание денег в музыку.

Мне необходимо было писать. Только это отвлекало меня от болезни. Находились силы даже на то, чтобы играть ночью. И мысль о том, что так жить невозможно, становилась все более сладостной и разжигала азарт. Никто, кроме сестры и пары друзей, не знал о моем состоянии. Внешне по мне было практически ничего не видно. Так же, как и прежде, я улыбался и старался бодриться.

Тем временем болезнь продолжала прогрессировать. Появилось жжение в ногах. Я прекратил посещение тренажерного зала, оставив только занятия йогой, без фанатизма, но каждый день по мере сил выполняя асаны.

На одном из выступлений я познакомился с совершенно очаровательной девушкой… С Лилей. Я узнал взгляд, которым она смотрела на меня. Да я узнал его. На меня так уже смотрели женщины раньше. Это самый дорогой взгляд, который бывает у людей. Многие бы мечтали ловить его на себе, но мне он приносил только боль. Понимая, что ничего не могу дать ей, кроме мучений, я прервал наши отношения через пару месяцев. Со стороны это выглядело как «поматросил и бросил». Это самый легкий путь понимания ситуации. На самом деле, мне необходимо было общение с женщинами, чтобы чувствовать себя дееспособным мужчиной.

Жестоко? Да, это мой грех, но никто не может меня в нем упрекнуть. По крайней мере, это более честно, чем использовать девушку как сиделку. А я знал, что она, будучи доброй и порядочной – не уйдет. А она еще так молода и красива…

Уж простите за аморальность. А если нет, идите к черту!

Я старался делать все, что могут делать здоровые люди.

Однажды, выходя с Лилей из дверей клуба, в котором я играл, меня догнал хамский комплимент, отпущенный в нашу сторону:

– Кайфовых сосок саксофонисты порят.

Комментарий был высказан не громко и адресован был своей компании, а не нам, но я услышал. Еще каких-нибудь лет пять назад, я бы с удовлетворением, спросил бы с правой – хорошо ли я слышу? И с не меньшим удовольствием переспросил бы с ноги – так ли он в этом уверен? Но теперь здоровья у меня оставалось только на то, чтобы, скрипнув зубами, поправить сползающий с плеча ремень от кейса и проследовать дальше, успокаивая себя тем, что моя спутница все равно этих слов не расслышала.

Следующее обострение мне принесло проблемы с дикцией. Язык онемел. Я не заговаривался, видимо на тот момент выручала мышечная память, но ощущения при проговаривании слов были странные. Как будто говорю не я. Сил подняться не было. Я провалялся в постели несколько дней. До туалета приходилось добираться, держась за стенку. Когда пришла Лиля, я спросил ее, не замечает ли она, что я странно разговариваю. Она ответила, что нет. Это ободряло, но слабо. Я старался не думать о том, что принесет новая атака болезни.

Через месяц это частично прошло, оставались онемевшими только губы, но еще через некоторое время случилось еще более печальное событие. Я перестал чувствовать мизинец на левой руке. Чего стоит музыкант без пальцев?

Да и что говорить о пальцах! Чтобы извлечь из саксофона звук, в него надо было сначала хотя бы дунуть. А для этого нужно прикладывать определенные усилия.

Прикладывать усилия всегда. Если по утрам, после пробуждения я не начинал делать дыхательную гимнастику, выполнять асаны, а после идти сразу в душ – я рисковал проваляться в постели весь день. Если вечером у меня была работа, я старался не занимать день больше ничем, сохраняя силы.

Надо сказать, что иногда по вечерам слабость на несколько часов отпускала. Становилось чуть легче до следующего утра.

Состояние вестибулярного аппарата не позволяло гулять на дальние расстояния. Тихим ходом я выходил на пристань перед своим домом и часами смотрел на Неву. Четыре ноты, вследствие онемения мизинца левой руки пообещали в скором времени помахать мне прощальным платочком. Я ничего не ждал. На ограде причала было написано: «То be free».