Музыка мертвых

Штольц вышел к роялю быстрым энергичным шагом, почти бегом. Чуть выше среднего роста, очень стройный, с кудрявыми каштановыми волосами до плеч, он показался Августу кем-то вроде сказочного эльфа. Зал дружно ахнул, а затем разразился такими аплодисментами, что у Августа заложило уши. Он недовольно сморщился и снова вспомнил о своей фляге — в такие-то моменты она и нужна.

Поклонившись, Штольц сел на рояль и, опустив пальцы на клавиши, несколько мгновений сидел просто так, словно пытался понять, куда это его занесло, и что он должен делать. Августу показалось, что зрители даже дышать перестали, боясь спугнуть то чудо, которое сейчас начало зарождаться у них на глазах.

Первые аккорды были осторожными — Штольц будто бы прокладывал путь в ту страну, которую видел он один, и боялся сделать неверный шаг. Но постепенно мелодия, такая робкая, воздушная и трепетная сначала, наполнялась силой и властью, обретая насыщенное и густое звучание. Если сперва это была мартовская капель, то вскоре она стала грохотом водопада — она обняла и повела туда, где каждый человек был счастливым и хорошим, в солнечный день, в юность, к любви и свету.

Не было ни зала, ни людей, ни рояля, не было даже Штольца, который играл с закрытыми глазами, погрузившись в некое подобие транса — была только музыка и слушатель, и музыка заняла собой весь мир. Не осталось ни печали, ни горя — ничего, кроме музыки и слабого, растерянного человека, которого она поднимала до недостижимой, почти божественной высоты.

Август вдруг понял, что плачет. Он запрокинул голову, закрыл глаза ладонью — на мгновение ему сделалось невыносимо стыдно от того, что кто-то увидит его слезы. Он вдруг сделался одновременно несчастным и счастливым, потому что музыка открыла все раны его души, вычистила скопившийся яд и исцелила их.

Ноктюрн закончился, но рояль еще звучал последними отголосками нот, и слушатели в зале не могли пошевелиться. Потом кто-то на галерке вскочил и заорал во все горло слезливым срывающимся голосом:

— Браво! Браво! — и зал накрыло волной аплодисментов. Август поднялся вместе с остальными — все были взволнованы, никто не мог усидеть на месте. Штольц встал из-за рояля, шагнул к зрителям, поклонился, махнув растрепанной копной волос, и улыбнулся какой-то растерянной, почти детской улыбкой. Какая-то девица уже бросилась к нему, заливаясь слезами — полицейские, которых бургомистр благоразумно расставил по залу как раз для такого случая, не успели ее придержать, и девица на радостях едва не снесла Штольца своим букетом.

Август опустился в кресло, не чувствуя ног. Неудивительно, что Штольца обожал весь мир, государи жаловали титулы, а дочери семейств бросали дома и ездили за своим кумиром на гастроли. Эта музыка брала в плен, овладевала душой и телом, эта музыка звучала из самых потаенных глубин, делая человека настолько открытым, что становилось страшно.

Это было сильнее магии и любви. Август провел ладонями по лицу, пытаясь опомниться. Надо было взять себя в руки, он, в конце концов, не курсистка, которая бросает звезде панталончики. Второй ноктюрн Август слушал уже спокойнее — легкая и грустная мелодия была посвящена принцессе Кэтрин, об этом соседка Августа шепнула своей приятельнице, осторожно промакивая глаза кружевным платочком.

«Прекрасный способ остаться в веках, — подумал Август. — Главное, чтоб тебя полюбил гений. Потому что создавать такое без любви — нет, невозможно».

Без любви можно только уничтожать. Те, кто когда-то бросил Августа и его товарищей в горнило мятежа, прекрасно это понимали. Жаль, что сам Август осознал это гораздо позже, когда лежал в госпитале, изувеченный проходом сквозь строй, тихонько выл от боли, пожиравшей его тело, и не понимал, что еще держит его в этом мире.

Возможно, это была музыка, которой только предстояло зазвучать. Возможно, Август выжил для того, чтоб однажды услышать игру Эрика Штольца.

* * *

Концерт закончился через полтора часа, а большой ужин в доме бургомистра начали ровно в девять вечера. Говард превзошел самого себя — усаживаясь за стол, Август поразился количеству блюд. Рыба, мясо, свежие фрукты, которые зимой стоили целое состояние, лучшие вина — бургомистр выставил все, что в изобилии скрывали его погреба. Когда они входили в большую столовую, то Говард придержал Августа за локоть и негромко произнес:

— Я нашего гостя посажу между тобой и собой. А то боюсь, девки мои его живым не выпустят. Очень уж решительно настроены, даже страшно.

Август понимающе кивнул. Судя по румянцу и горящим глазам, прекрасные девы были готовы на все. Пожалуй, их подруги, которым не повезло ужинать с великим музыкантом, сейчас умирают от зависти.