Человеком Шевелев был хорошим. Меня особенно любил, сам не знаю, за что. Довелось нам однажды летать вместе. Помню, перед тем, как с Кенигсбергом закончить, нужно было выслать туда разведчиков, узнать, какая погода в этом районе. И вот от командира полка поступила такая команда. Он вызвал штурмана Шевелева, поставил задачу. У него ведомого нет. Командир ему сказал, чтобы выбирал кого хочет. Он говорит: «Мне ведомым или Андрианова Михаила Николаевича, – тот тоже был родом из Владимира, – или Шугаева». Меня он увидел первым. Говорит: «Ну-ка, иди сюда!» Он был тогда майором, а я лейтенант. Спрашивает: «Со мной полетишь на задание?» Отвечаю: «Если надо – конечно». Говорит: «Готовься, скоро вылетаем».
Надо сказать, накануне он, видно, выпил хорошо. С похмелья был. Мы вылетели, я его по радио вызываю – никакого звука. Летим, летим на высоте 300 метров. Сам понимаешь – никакая высота. На случай чего всегда нужно иметь высоту, тем более что и погода позволяла, облачности не было. Однако жжем бензин на такой высоте. Он ноль внимания. Я вышел вперед немножко, показываю – он не реагирует. Пришли в нужный район, посмотрели погоду. Высоту к тому времени немножко поднабрал, около 800—1000 метров. Можно было и побольше, конечно. Потом вдруг появились два «мессера». Когда задачу по разведке выполняешь, в бой не положено вступать. Но Шевелев вступил. Он сбил одного «мессера». А потом мы развернулись немножко, стали отходить. Он узрел аэродром и давай штурмовать. Он штурмует – я захожу штурмую. И тут такой момент. Когда в бой вступили, я свой подвесной бак сбросил, а у него подвесной бак висит. А это ж, по сути, бомба. Пуля попадет в бак, и самолет взорвется. Вот я потом атакую, штурмую, выхожу вперед, у меня подвесного нет, показываю это Шевелеву. Он раза три туда заходил. Потом только, видно, до него дошло, что у меня бака подвесного нет. И пошли мы обратно. Так втихомолку и вернулись. Я его не слышал, и он меня.
–
– Ничего не сказал, зачем?
– Били. А чего? Тут цена жизнь. Но у нас в полку таких случаев очень мало было, единицы. Один на один ему врежешь, чтобы понял. Мне один раз пришлось так сделать. В конце 1944 года или в начале 1945-го я стал старшим летчиком. А ведомым у меня сначала был Иванов-Алыбин, а потом Бойченко[109]
, он был командиром звена, но блуданул. Все звено посадил на вынужденную посадку. Его и сняли. И вот он начал пристраиваться ко мне, мол, возьми меня. Я говорю, что у меня есть ведомый, мне не надо. Но настоял он. А Панкратов его уважал очень, сказал мне: «Возьми его, летчик он опытный». Не хотел я его брать, но тут поддался уговорам. И в первом же бою он меня бросил. Так просился и бросил… Притом самый обычный бой был. И четко видно было, что он бросил. Ну, я ему и врезал…–
– Питание, конечно, было хорошим, разнообразным. Периодов голода не было. Даже у Покрышкина в полку был летчик, которого все звали Бородой (фамилию его не помню), бородатый такой, высокого роста. Ему не хватало летной нормы, так ему давали две нормы. Никого не обижали в этом плане. Кроме того, регулярный осмотр медицинский. Обычно в мирное время через год, а во время войны через 3 месяца. Проходили по всем врачам медицинскую комиссию. Бывало, что и списывали. У нас был Алексей Арестов[110]
из Новосибирска. Такой хороший летчик, был заместителем командира нашей эскадрильи. У него было воспаление среднего уха, его списали. Потом он устроился на свой Новосибирский завод, стал испытателем, летал на «яках». Мы как-то в командировку за «кобрами» туда прилетали и с ним встретились. Он доволен был, жил хорошо. Как-никак испытатель на заводе, много денег получал.Теперь, что касается жилья. Обычно мы старались размещаться поэскадрильно. Нам выделяли какое-нибудь помещение, жилой дом. В станице, например, на Кубани выделят дом, где живет старичок или старушка. И еще выделят дневального, чтобы топил этот дом, он же и охранял нас в ночное время.
Правда, жить поэскадрильно помещение не всегда позволяло. И в том же Миргороде были моменты, когда трое-четверо живут у одной хозяйки, трое-четверо у другой.
Общались мы в основном поэскадрильно, потому что и все задания выполняли поэскадрильно. Командир полка ставит задачу, соответственно командир эскадрильи собирает свою эскадрилью и тоже ставит задачу. Перед каждым вылетом нам давали соответствующие указания, разъясняли особенности задания, распределяли, кто что делает. Соответственно появлялась сплоченность.