Мы дрались с «Тиграми»

После Трстеника дивизия продолжала с боями продвигаться на запад. Отогнали мы немцев до Кралева. Но сам город так и не смогли взять. Немцы теперь крепко держали единственную дорогу Белград — Салоники, на которой стоял этот городок, так как другой путь из Белграда в Грецию был отрезан, когда мы захватили Парачин и Крушевац. Из-под Кралева нас направили на Белград, который мы вместе с другими нашими и югославскими войсками освободили 20 октября.

После взятия Белграда нашу дивизию отвели с передовой на отдых и пополнение в городок Рума. Здесь истощенная дивизия была пополнена до шести тысяч человек, в ее состав были включены 230 югославских граждан. И все-таки шесть тысяч — это половина штатного состава, в немецких дивизиях было по четырнадцать тысяч человек.

В Руме мы ремонтировали технику, амуницию, распределяли по батареям вновь прибывших солдат и в ходе этой работы отдыхали. Отдыхали от боев и от передовой. В солнечном небе были только наши самолеты. Дни стояли солнечные — золотая югославская осень! Природа еще не увядала, все благоухало зеленью, плодами, яркой расцветкой красовались горы и долины. Тепло, сухо, разноцветье в садах, огородах. Бойцы немного расслабились. Радовались тому, что имеют возможность походить во весь рост, не сгибаясь и не припадая к земле. Население городка встречало нас восторженно, обнимали, угощали, поили вином, приглашали на игры, танцы. На постое в домах хозяева принимали нас тепло и радушно, делились всем, что имели. Во всех дворах, где стояли подразделения моего дивизиона, слышались веселые шутки, раскатистый смех, царили веселье, песни. Люди наслаждались возможностью наяву ощутить красоту мирной жизни; пусть недолго, пожить без грохота боя, страданий, страха, смертей. Солдаты и офицеры буквально купались в женском и девичьем внимании. С какою-то внутренней тоской, радостью, вожделением жадно ласкали хозяйских ребятишек. Как раз приближались Ноябрьские праздники, и мы впервые за три года пребывания на фронте по-человечески отмечали их. Нам не только было отрадно и весело, но и непривычно вольготно. До этого в непрерывных боях мы забывали о праздниках, не до них было. Разве что Новый год помнили, чтобы в час ночи «поздравить» немцев.

Наступило 7 ноября 1944 года. Но нам уже не до праздника: через три дня выступаем. Фронт километрах в пятнадцати-двадцати. Чуть слышны глухие раскаты тяжелых орудий. Все три батареи моего дивизиона стоят в боевом положении на северной окраине городка. Сам я с раннего утра сижу за столом летней кухни во дворе домика на той же окраине Румы. В бою мое место — передовая, и мне сейчас непривычно находиться в своем штабе в районе тылов дивизии. На длинном дощатом столе, занимающем почти всю стену против входа, передо мною лежит топографическая карта: изучаю придунайский район до города Вуковар, где предстоит нам вести бои с немцами. Справа от меня за тем же столом, как и я, лицом к двери, сидит начальник связи дивизиона старший лейтенант Левин, ремонтирует телефонный аппарат. Мы ровесники, но он рязанский — курносый, розовощекий; в штыковую и за «языком» не ходил, да и заботу него поменьше моего, потому выглядит он куда моложе меня.

Вдруг легкая дверь кухоньки с шумом распахивается и на пороге появляется высокая фигура военного. Вошедший сильно согнулся, чтобы протиснуться в низкий проход, и мне не видно его лица. Кто же это так бесцеремонно врывается, неприязненно подумал я. Фигура распрямилась почти под самый потолок, и с испитого полупьяного лица на меня глянули нахальные злые глаза вошедшего. Это бывший командир моей 2-й батареи капитан Щегольков. Сделав шаг вперед, он выхватывает правую руку из кармана галифе и направляет на меня пистолет. Наглое лицо искажено зловещей улыбкой. Медленно, до щелчка отводит большим пальцем курок, испытующе глядит на меня и шипит сквозь зубы:

— Ну, мальчик, держись. Настал твой конец. Я пришел рассчитаться. Мстить!

Две недели назад я выгнал его из дивизиона за пьянство, он и пробыл-то в дивизионе меньше месяца, но бед натворил много, только в одном бою по его вине погибло более двадцати пехотинцев. Мы продолжали воевать, я уже и позабыл про него. И вот он явился меня убивать. Убивать за то, что я заставлял его честно воевать. Он-то думал отсидеться пару месяцев в тылах батареи, попьянствовать и с лаврами опаленного боями мученика снова вернуться на теплое место в штаб армии. Не вышло. Я помешал.