Мы и наши возлюбленные

Я развожу бессильно руками, убедившись, что не ошибся в своих догадках. Дело в том, что Света-торфушка поставила себе целью жизни выйти замуж за иностранца. Некоторые другие девушки из нашего кафе мечтали о том же, однако у них имелись кое-какие основания для столь отчаянных намерений: девушки были хороши собой, в меру развязны и бойки, обладали той общей нахватанностью по верхам, которую обеспечивает в столице любая подворотня и которая вполне способна произвести впечатление общей культуры и даже за образованность может сойти. Особенно у легковерных и легковоспламенимых гостей нашей страны, прибывших из благословенных слаборазвитых краев. Наши подруги, конечно, рисковали отчасти в своих знакомствах с «фирменными» гостями, хотя бы потому, что отнюдь не все из них действительно являли собой надежную фирму, как бы не наоборот, к тому же, отдавая дань славянскому шарму наших красавиц, не все намеревались навеки украсить им свою жизнь. Решительным соискательницам иностранного подданства приходилось порой в одно и то же время крутить роман и с пылким итальянцем, и с хладнокровным финном, а заодно, на всякий пожарный случай, с посланцем какого-нибудь нефтяного халифата. Во всяком деле, как известно, человек при должном усердии добивается успеха, усердия этим дворовым девочкам, выросшим среди корыт и тазов, игравшим в классики на щербатом асфальте, целовавшимся впервые в вонючих парадных, было не занимать. Их идеал был совершенно конкретен, можно даже сказать — чувствен в этой конкретности, он олицетворялся лакированными каталогами универмагов «Неккерманн», ванными, выложенными затейливым розовым кафелем, автомобилем «мерседес», который воплощал для них естественное мужское начало. Во всяком случае, в памяти моей с фотографической четкостью запечатлелась одна картина, я подглядел ее случайно из окна мчащегося такси. Нас обгонял кремовый «мерседес» — две скорости относительно друг друга создали на мгновение ощущение неподвижности. Прелестная женщина сидела рядом с водителем, совершенно к нему безучастная, раскинувшаяся на тугих подушках из матовой эластичной кожи, погруженная в совершенный «кайф» — в тягучую, томительную, почти сладострастную негу, принадлежащая в этот момент «мерседесу», а вовсе не его хозяину. Так вот, у каждой из этих девушек был в отчаянном ее предприятии хоть один шанс на удачу: красивые ноги, смазливая мордашка, умение лепетать по-английски. У Светы шансы были равны нулю. Достаточно было взглянуть на ее плоское крестьянское лицо, на приземистую, коротконогую ее фигуру. За нее-то и за натужную безвкусицу туалетов соперницы и прозвали ее пренебрежительно «торфушкой». Что было вопиющей несправедливостью, ибо работала Света на стройке крановщицей. После смены из Чертанова или Давыдкова ехала не в общежитие, а на платные курсы английского языка, где над дифтонгами и согласованием времен потела больше, чем в кабине крана, а с курсов, словно на дежурство, держала путь в кафе. Пикантные, острые на язык подружки посмеивались над нею, допускали в свою компанию ради пущего развлечения, чтобы оттенить собственные достоинства, а также потому, что рабочий человек Света всегда была при деньгах, во всяком случае, в состоянии была расплатиться за ужин, пока компаньонки, прищурив глаза от собственного сигаретного дыма, оценивали присутствующих и болтали на своем особом, всем стилем их жизни выработанном диалекте, на котором магазин, например, именовался «шопом», а туфли «шузней». Зато швейцары и официантки чувствовали в Свете своего человека, не забывшего деревенской родни и патриархальных обычаев, а потому питали к ней симпатию и от всей души желали найти хорошего человека, лучше всего араба.

Не удовлетворившись рассеянным моим приветствием, Света встает и подходит к моему столу. На ней джинсовый костюм достославной фирмы «Ли», седоватый парик придает ее располневшему красному лицу неожиданную респектабельность, запястье украшено тяжелыми, массивными часами.

— Как жизнь? — интересуется Света, на правах старой знакомой без чинов присаживаясь за мой стол. — Все пишешь?

Я покорно киваю головой. Да и не отвертишься в самом деле, если и теперь рядом с кофейником лежит исписанная ненароком салфетка.

— Пишешь и пишешь, а на кого пишешь? — смеется Света, обнажая крепкие зубы, привыкшие не к парфюмерному чуингаму, а к сосновой янтарной смоле, а может быть, и к вязкому черному вару, которого на любой стройке пруд пруди. — Нет, правда, кроме смеху, где-нибудь-то ведь должны быть эти самые швейцарские курсы? При МИДе или там при Внешторге…

— Должен тебя огорчить, Света, — говорю я вполне серьезно, — нет нигде таких курсов. Потому что и языка-то такого тоже нет.

— Ну, это ты брось, — Света обижается, — ты меня за дурочку-то не считай, не темней других. Как это так — швейцарцы есть, а швейцарского языка нету? Ты что? Да я за швейцарца замуж выхожу, за Фридриха, заявление в посольство отнесли, со дня на день ответа ждем. А ты говоришь…

— Жить там собираетесь? — бог знает почему интересуюсь я с житейской обстоятельностью.