Мы из Тайной канцелярии

Подумав, я согласился. Хочешь не хочешь, но надо входить в роль и обустраиваться в этой жизни.

— Только ты поправляй меня, если я что-то буду не так делать, не по вашим правилам.

— Лады, — кивнул Иван.

Происшествий на пути к особняку Трубецких не случилось. Кое в чем меня поднатаскали. Я автоматически крестился при виде церкви, кланялся встречным высокого звания, увёртывался, чтобы не попасть под копыта, старался избегать современных словечек при разговоре. Попутно рассматривал вывески, ставшие для меня чем-то вроде учебника грамматики.

Не скажу, что дорога пролетела быстро, зато многое оказалось весьма познавательным. Как ни крути, другая эпоха, другой уклад жизни. Шутка ли: наши миры разделяют три бурных столетия. Один двадцатый век с его войнами и революциями чего стоит! На фоне этих потрясений технологический прогресс кажется третьестепенным явлением. Ну да, летаем время от времени из пункта А в пункт Б, колясок самобеглых понастроили, смартфоны по карманам рассовали — много ли счастья это нам принесло? Случайно ли с возрастом начинает тянуть в деревню, где травка-муравка, грибочки, ягодки, да рыбалка под боком? И плевать, что где-то звездолёты бороздят просторы Вселенной! А самое главное — ритм жизни иной. Не надо вечно торопиться и опаздывать, крутиться, подобно белке в колесе.

За триста лет столько всяких нюансов накопилось — голова кругом пойдёт! Но для себя отметил главное: люди между собой общались на простом языке, совсем не похожем на витиеватый слог из мемуаров.

Я когда-то ради прикола выучил характерный образец тогдашнего литературного «творчества»: «К любопытству же вашему и к поощрению, чтобы вы по своим состояниям еще лучшего в свете домогаться охоту не теряли, со всеподданнейшего просительного о увольнении от дел моего письма, также и с представленной притом о моих делах записки, также и с воспоследовавшего на оное всемилостивейшего указа копии к сведению вам представляю».[13] Пока дойдёт, что это было, мозги набекрень съедут.

В быту никто над родной речью до такой степени не изгалялся. Язык, конечно, для меня был архаичен, но я быстро запоминал незнакомые слова и с удовольствием вворачивал при удобном случае или, как принято здесь говорить, при оказии. Предок мой аж от счастья светился — есть от ученика толк, не пропали наставления впустую!

Телепатическими штучками-дрючками мы не злоупотребляли, так, пару раз перекинулись мыслишками. Я задумался об эксперименте: интересно узнать, зависит ли наше «общение» от расстояния. Вдруг, чем дальше, тем слабей?

Потом мысли переключились на более прозаические вещи.

— Слушай, может, у твоих Трубецких нас хоть завтраком покормят? — с надеждой спросил я. — Второй день голодным хожу.

— Эх, — вздохнул Ваня, — сам не жрамши. В животе такая музыка играет, что твой полковой оркестр.

— Так ты намекни этому дворецкому, как там его — Гавриле. Пусть для нас расстарается. Дескать, будешь к нам с почтением, и мы завсегда навстречу пойдём. Кстати. — Я остановился. — Ты меня как представлять будешь?

— Э… Скажу, что помощник мой. Токмо они вряд ли спросют. Сами про себя так решат.

— Договорились. Лишь бы потом по шапке за самозванство не дали. А то буду Лжепетюня Первый. Он же последний.

С завтраком, увы, ничего не получилось. Не только мы, но и сами баре и их челядь остались сегодня на подножном корме. Повар Трубецких, выписанный не то из Франции, не то из Италии, затосковал по родине и справлялся с ностальгией при помощи старинного рецепта: топил тоску в вине. А изрядно приняв на грудь, стал абсолютно невменяемым.

Ладно б напился и бухнулся спать. Такое ему, может, с рук бы и спустили. Всё же особа импортная, «тонко чуйствующая». Принято у нас жалеть иностранцев. Со своими разговор куда короче. Не нами заведено, не на нас кончится.

Но этот «кутюрье» из мира высокой кулинарии принялся бузить: сбросил приготовленный завтрак на пол, схватив огромную поварешку, вытолкал взашей всю кухонную прислугу, заперся и принялся горланить песни на весьма мелодичном языке, в котором угадывались нотки средиземноморского побережья. Ясно, «соло итальяно». А голос у этого «Тото Кутуньо» оказался вполне ничего, хоть в Сан-Ремо отправляй.

Мы подоспели как раз к штурму. Устав увещевать словесно и поняв, что другого способа выкурить бузоватого иностранца нет, дюжие мужички с конюшни под руководством дворецкого Гаврилы принялись ломать дверь.

Сия баталия закончилась полной викторией осаждающей стороны. Под дружным натиском (а что: ломать — не строить) дверь вылетела вместе с косяком.

Домовой «спецназ» горохом попадал на скользкие полы кухни.

Отчаянный повар бросил поварёшку и схватился за здоровенный мясницкий нож. Мне при одном его виде стало страшно. Происходящее предвещало побоище в духе «Техасской резни бензопилой».

В глазах кулинара застыло нехорошее выражение.

— Нье подходите! Зарьежу! — закричал он на ломанном русском.

Все разом попятились к выходу. Самоубийц не нашлось: лезть сейчас под руку этому чумовому итальянцу опасно: прирежет и глазом не моргнёт.