Мы не увидимся с тобой...

– Плащ-палатку достал?

– Лежит в машине.

– В плащ-палатку вас обрядим на дорогу, – окинув взглядом Лопатина, сказал командир корпуса, – чтобы там в штабе армии кого-нибудь не напугали. Мы-то тут люди привычные. «Виллис» ваш искать пока некогда, но к вечеру найдем. А вас на своем доставим. И в медсанбат завезем. Пусть осмотрят. А перед дорогой позавтракаем. Знаю, что голодны, но сам со вчерашнего утра не ел. На рубеж вышли, приказ выполнили, но моменты были хреновые, вроде вашего.

Заехав по дороге в медсанбат, где ему смазали йодом синяки и ссадины на спине, Лопатин через два с половиной часа был уже в штабе армии. Ефимов отсутствовал, адъютанта тоже не было – уехал с ним в войска, но сидевший у телефона дежурный офицер сказал, что командующий приказал Лопатину по прибытии безотлучно находиться здесь.

Услышав слово «здесь», Лопатин огляделся и присел на стул, но дежурный вызвал знакомого Лопатину еще по Кавказу ефимовского ординарца, и тот повел его на задний двор хуторского дома, где жил командующий, и пристроил на свою койку.

– Может, сводить вас в санчасть, товарищ майор, пока командующего нет. А то, как вернется, сразу вызовет.

– Неохота, я уже был в санбате.

– Тогда – в баню. Сегодня баню топят.

– Хорошо бы, – сказал Лопатин, но встать с койки оказался уже не в силах, поднял голову с сенника, уронил ее обратно и заснул непробудным сном.

К тому времени, когда Ефимов вечером вернулся из войск, Лопатин успел и поспать, и поесть, и вымыться, и переодеться.

Командир танкового корпуса – спасибо ему – сдержал слово: ближе к вечеру прислал редакционный «виллис», и Василий Иванович одолжил Лопатину не только чистую рубаху и подштанники, но и свои запасные брюки, и гимнастерку. Нашелся и подворотничок. Правда, у Василия Ивановича воротник был номера на два больше, и гимнастерка болталась на шее у Лопатина, как хомут. Сначала думали достать новые полевые погоны, но не достали, пришлось нацепить старые. А орденские ленточки были так неотмываемо измазаны кровью, что прикреплять их к другой гимнастерке нечего было и думать.

Когда Лопатин переоделся, Василий Иванович забрал грязное белье и обмундирование и сказал, что сам сходит и простирнет – тут, он видел, за леском речка есть.

– Спасибо!

– А чего ж, – сказал Василий Иванович, – если к командующему позовут – не с речки ж вас звать? Когда отсюда поедем?

– Думаю, раньше утра не поедем, – сказал Лопатин.

О чем пойдет разговор с Ефимовым, он плохо себе представлял, но куда б ни спешить отсюда – в штаб фронта или в Москву, все равно умней выезжать на рассвете, чем глядя на ночь.

Василий Иванович отправился стирать, а Ефимов все не возвращался. А когда наконец вернулся, к нему сразу же надолго зашел начальник штаба.

Лопатина позвали через час, когда начальник штаба ушел. Обычно в это время, когда оперсводка бывала уже отправлена, а вечернее итоговое донесение еще готовилось, Ефимов, как он любил выражаться, устраивал себе антракт: полчаса-час отдыхал и думал за крепким чаем один или звал к себе и поил чаем кого-нибудь, кого хотел видеть; в былые времена на Северном Кавказе несколько раз звал и Лопатина.

Проборку Ефимов начал не сразу. Сначала, поднявшись из-за стола, поздоровался за руку, пригласил сесть и, позвав ординарца, велел принести два стакана чая. Пока ординарец ходил за чаем, надел пенсне и, иронически обозрев Лопатина, спросил:

– Помнится, видел на вас ордена и медали, к одному сам представлял. Что, лишили вас их, что ли? Или считаете излишним носить? И без того известны?

– Ах, вон оно что, – в ответ на объяснения Лопатина про измазанные кровью ленточки сказал Ефимов своим отрывистым, немножко гнусавым голосом, чаще, чем обычно, подергивая контуженой головой. – А я было подумал – лишили. Хорошо еще, что головы вас не лишили. А вполне могли лишить!

С этого и начался разнос. Как только ординарец принес чай, Ефимов, буркнув «пейте!» и сам отхлебнув глоток, открыл лежавшую под рукой папку, вынул оттуда лист бумаги с наклеенной на него телеграфной лентой и ткнул через стол Лопатину.

– Читайте!