Мы не увидимся с тобой...

– Вот они – действия вашего усиленного батальона за минувшие двое суток, – говорил Ефимов. – Вот здесь и здесь вам предстояло выходить. Здесь вышли точно, а здесь промазали. В результате – засада, мышеловка, смерть. Семи машин и двадцати двух живых душ – как не бывало. Вот она, эта точка на карте, где и вы имели возможность отдать богу душу. Вот рубеж, который мы заняли за вечер и ночь. Утром, как видите, выскочили еще дальше, но с этих двух участков сегодня за ночь отведем войска – на километр-два – назад. Убедились, что немцы успели занять господствующие высоты, и нет смысла лежать у них под носом живыми мишенями. Сидел, перед тем как вы явились, с начальником штаба и в итоговом донесении, которое предстоит подписывать, формулировал пункт о частичном отходе на более выгодный для дальнейших действий рубеж. В былые времена такое решение вызвало бы наверху гром и молнию, но и сейчас, по старой памяти, похвал не жду. Способны усомниться и прислать проверяющего из числа офицеров Генштаба, на что не сетую при условии, что офицер дельный и правдивый. А что есть правдивость в таких случаях, знаете? Правдивость есть способность, приехав на место и увидев своими глазами другое, чем то, что ты слышал своими ушами, когда тебя сюда посылали, доложить то, что ты увидел и понял, а не то, чего от тебя ждут. Думаю, формулировка применимая и к вашему ремеслу. И раз вы теперь обретаетесь одной ногой у меня, а другой уже в Москве – и неизвестно, когда вновь увидимся – может статься, после войны, – хочу сказать вам то, что думаю о вашем брате писателе. Наблюдаю вас и ваших коллег давно, с Одессы, чаще всего люди вы неплохие; но прихожу к выводу; лучше бы вы пореже показывали нам свою храбрость, а вместо этого почаще думали над войной. Вот я вам сейчас доложил, что мы продвинулись чуть дальше разумного и за ночь по моему приказу отойдем, но не все этим будут довольны. Смотрел на вас и ждал: задумаетесь над этим или нет? Судя по вашему лицу, – нет. Ждал: вспомните ли наш предыдущий разговор на ту же тему? Не вспомнили.

– Вспомнил, Иван Петрович. Не только вспомнил, но и обругал себя последними словами.

– За что?

– За то, что до сих пор не записал его.

– Значит, все же не вылетело из головы? Спасибо.

– А у меня из головы, когда и рад бы, чтоб вылетело, не вылетает!

– Так и должно, – сказал Ефимов, – голова только у дураков проходной двор. А у тех, кто поумней, – тупик. Как ни странно, но так; если человек умный – голова у него как тупик – все, что вошло, – там. Поэтому и говорю вам, берегите голову. Она не обмундирование. Новой – и рад бы – не выдам. Вся надежда на вашу БУ.

Лопатин рассмеялся неожиданности этого сравнения головы с предметами вещевого довольствия: БУ – бывшая в употреблении голова!

– А вы не смейтесь, – без улыбки сказал Ефимов, – многих из вашего брата война уже списала с лица земли. В том числе на моих глазах. С тех, кого уже нет, – нет и спросу. А вам желательно остаться в живых и успеть подумать о войне не только за себя, но и за них. Поэтому и обругал вас за излишний риск. А случиться, конечно, может все, с любым из нас, в любое время. И случается. Наслышаны, как с месяц назад на соседнем фронте один из командармов погиб? Ехал из корпуса в корпус, шальной снаряд – и все. Водитель цел, адъютант цел, а его нет. А до этого империалистическую прошел, гражданскую, четыре года провел в местах не столь отдаленных, вернулся, этой войны три года отгрохал – и, пожалуйста, осколок с арбузное семечко из дальнобойного орудия за пятнадцать километров! Обмундирование получите утром. Остается пожелать вам доброго пути до самой Москвы.

Ефимов посмотрел на часы:

– Через пять минут буду занят другими делами. Завтра с утра тоже.

– Иван Петрович, на прощанье один вопрос. Как вы думаете, реальна в ближайшие дни Восточная Пруссия?