Мы никогда не умрем (СИ)

Сначала Мартин не мог поверить. Не хотел, боялся верить. Потом опустился рядом с находкой на колени, не в силах стоять.

В его темноте появилась трещинка.

Еще ничто, никогда не давало ему такой надежды, столько чистого, не омраченного ничем счастья. Это был свет, настоящий свет! Он зажегся в его темноте, и он не гас.

Тем вечером они читали сборник греческих мифов. Книга была с чердака, старая, громоздкая, с мелкими буквами. Написано было сухим языком, и Вик решил попрактиковаться в чтении сам. Спасти это занудство не смог бы даже чарующий голос Мартина и его огоньки.

— Слушай, Мартин, а ты считать умеешь?

«Тешу себя надеждой, что умею», — Мартин сидел в кресле и смотрел в огонь.

Мысли были сонными и вялыми, а голос Вика, читающего уже довольно ровно, но очень монотонно, только усугублял положение. Он старался не засыпать раньше, но в этот день Мартин почему-то чувствовал себя очень усталым. У него не было тела, которое могло бы болеть, но был разум, нуждающийся в отдыхе.

— А давай у Риши ее учебники попросим? Она мне что-то рассказывала, мне кажется, там не сложно…

«Давай, конечно. Только завтра. А сейчас нам лучше поспать…»

Вик, почувствовав настроение друга, послушно отложил книгу и выключил свет.

— Спокойной ночи, Мартин.

«Спокойной ночи…»

Сон пришел к Вику быстро, теплый и пустой. Мартин провалился в свой и уже на грани сна и яви отчаянно рванулся обратно в явь — на этот раз кошмар снился ему.

Но он не успел.

Проем, словно побеги какого-то жуткого растения, затянула вязь решетки. Он был прикован к этой решетке, так, что невозможно было отвернуться от проема. Но смотреть было не на что — клубящаяся темнота, как за стенами его дома, заливала все окружающее пространство. Только эта темнота была бордово-алой, пронизанной черными, пульсирующими сполохами.

Он смотрел на свои руки, и зрелище вызывало у него неясное, мутное отвращение. Это были руки взрослого человека. Своего отвращения он понять не мог и не пытался, но ясно осознавал. Он ненавидел себя так сильно, как еще ни разу, никого не ненавидел за всю свою жизнь. Прожитые годы давили ему на плечи и заставляли сердце биться медленнее. Что произошло за эти годы?

Он не помнил.

И где-то в этой темноте он различал тихий, беспомощный плач. Плакала девушка — сдавленно, приглушенно, словно старалась, чтобы ее не услышали.

«Скоро все закончится», — хотел сказать он.

Но не смог. Не смог сказать, дотянуться, утешить, хоть как-то облегчить ее боль. Она не слышала его, не видела, но вдруг замолкла.

— Я же просила тебя не ходить… — вдруг прошептала она. — Теперь мне придется хоронить картины…

«Я не мог к тебе не прийти…» — он по-прежнему не произнес ни слова.

Все, что он пытался сказать, вырывалось хрипом из груди. Но откуда-то он знал, что она слышит.

Внезапно наступила особенная тишина. Она словно была готова зазвенеть от напряжения, если пошевелиться или сказать хоть слово. И Мартин знал, что если она зазвенит — разразится гроза.

И тишина звенит, осыпаясь осколками надрывного, полного отчаяния крика:

— Милорд!..

Что-то мокрое и холодное коснулось его щеки. Мартин проснулся в кресле в котором засыпал. Рыбка зависла в воздухе около его лица. Он не знал, обладает ли Орест на самом деле какими-то качествами, но в этом момент Мартин был безумно рад, что его разбудили и рядом есть хоть одно живое существо.

В проеме не было никакой решетки. Его руки были такими, какими он их помнил. «Милорд»?.. Как он презирал себя в этом сне, как ненавидел, каким беспомощным и жалким себя чувствовал — разве кто-то в здравом уме стал бы обращаться к нему «Милорд»?

Кошмар пульсировал в висках чем-то ледяным и липким. Один вид проема вызывал панику вместо успокоения.

«Нет, нет, не может быть…» — бестолково шептал он сам себе, пытаясь вернуть самообладание.

Хорошо, что Вик спит, не слышит и не чувствует его страха.

«Я предам его? Я, я?! Окажусь не лучше его отца, и всех остальных?.. Но девушка… при чем здесь она? Кто это, и куда она просила меня не ходить? И почему она плакала, почему звала меня?.. Не каждый сон — пророческий. Почти никакие сны…»

Но успокоить себя не выходило. Тогда он поднял с пола катушку тонкой, белой веревки — это была одна из немногих вещей, без которых он не мог обойтись.

Мартин вышел во вторую дверь, ту, что вела во тьму.

Привязал к ручке конец веревки и пошел прочь от дома. Не хватало ему передать свои страхи Вику.

«Милорд», ну надо же…

Вик хороший мальчик, сострадательный и добрый. Он лучше него, Мартина — в нем нет темной ярости, которая возникает всякий раз при столкновении с жестокостью и несправедливостью. Вик никогда, никому, даже своему отцу по-настоящему не желал боли. Вик не умеет так изворотливо, изощренно и хладнокровно лгать.

Мартин не мог допустить даже мысли о том, что Вик когда-нибудь станет истязать какую-то девушку, которая будет в отчаянии звать его, Мартина, «Милордом».