Мы остаёмся

– Ты как?

Как я? Я сдохла три недели назад! Только об этом никто не узнает, потому что всем всё равно. И даже если не всем, уже никто не поможет. А говорить об этом – словно резать по живому. Сглотнув ком в горле, я просипела:

– Нормально. – Голос теперь часто подводил, как будто задавленные слёзы изнутри раздирали горло.

Семёнов кивнул и опять уткнулся в телефон. В отличие от большинства одноклассников, он вполне вменяемый, только весь в своей робототехнике. На уроках чертит в блокноте какие-то схемы, морщит лоб и бормочет себе под нос.

До звонка оставалось пятнадцать минут, не было смысла вынимать учебник.

Училка что-то плела о Джульетте. Типа она символ любви и жертвенности. А по мне, так просто дура. Самовыпилиться из-за какого-то левого парня, которого видела один раз с балкона! Или не один? Да не важно.

Я положила на стол руки и легла на них щекой. Всего-то дошла до школы, а кажется, таскала мешки с картошкой на даче у Агуши.

Перед глазами медленно завертелись заставки из вчерашней игрушки. Вообще-то я нуб. Играл Серёжка, а я иногда наблюдала из-за его плеча и ржала над комментариями вслух. А вчера включила ноут и запустила игру. Слилась, ясное дело, почти сразу, но это было типа таблетки нурофена: боль притупилась, хотя болезнь и не ушла. Мне казалось, это Серёжка кликает мышкой и жмёт на клавиши, а я просто смотрю, как раньше.

– Лина! – раздалось над ухом. Я подняла голову и непонимающе уставилась на училку. Скрестив руки на груди, она нависла надо мной своим метр семьдесят с чем-то плюс каблуки. – Ты что, спать сюда пришла?

Захар негромко сказал:

– У неё брат умер.

Ударило по нервам. Я стиснула кулаки: только не зареветь!

– Я в курсе, – бросила русичка. – Кольцова, я понимаю, у тебя… э-э-э… сложная ситуация, но ты на уроке!

Хм, спасибо, что подсказала.

– Немедленно доставай тетрадь и записывай. – Русичка хлопала наращёнными ресницами. – Сегодня я не стану тебя спрашивать, но к следующему уроку, будь добра, подготовься. И, кстати, где твоя форма?

Я молча пожала плечами.

– Она её забыла из помойки достать! – брякнула толстая Лизка Першина – фрейлина местной королевы красоты Янки Красько. Сама Янка молча сверлила меня взглядом. Кажется, ей не нравилось, что мне уделяют столько внимания. Вика Шестопал что-то нашёптывала ей на ухо. Терпеть их не могу! Три курицы, которые вечно лезут, куда не просят. Красько обожает быть в центре внимания, а её подпевалы готовы ради неё на любую глупость и гадость. Их хлебом не корми, только дай морально опустить кого-нибудь. В классе их не то чтобы боятся, но относятся по принципу «не тронь, чтоб не воняло». Кому охота становиться объектом ядовитого глума? Раньше и я переживала из-за их подколок про мои дешманские шмотки или макияж. Вот идиотка! Будто других проблем мало.

– Лиза! – запоздало одёрнула Першину училка. Ещё раз окинула меня с головы до ног недовольным взглядом и демонстративно вздохнула. Но наконец отвязалась. Остаток урока я тупо смотрела в стену над её головой.

Следующим в расписании стоял русский, в другой кабинет тащиться было не нужно, и после звонка многие остались в классе. Лениво переговаривались или торчали в телефонах. Я снова легла щекой на парту.

Вдруг кто-то сзади резко дёрнул за капюшон, зацепив волосы. Я зашипела от боли и вскочила. Прохрипела:

– Миронов, кретин, отвали!

Мирошка скалился, хлопая бесцветными ресницами. У него дебильная привычка лезть к девчонкам: шлёпать по заду, толкать в спину, расстёгивать молнии на одежде. Видать, он не только ростом не вышел, но и мозгами остался на уровне пятиклассника.

От Мироновского рывка резинка сползла с моих волос, и жирные пряди сосульками повисли у лица. И, конечно, это сразу заметили. Платон Горелов обернулся на мой крик и тут же брезгливо скривился:

– Фу, Кольцова, ты вообще, что ли, голову не моешь?

Ну почему это сказал именно он?! Платон красивый: высокий, спортивный, зеленоглазый. На нём даже обычный форменный пиджак сидит, как на модели. Когда я попала в этот класс, прямо не могла насмотреться. Ладно хоть вовремя сообразила, что слишком часто пялюсь на нового одноклассника, и прекратила эту историю. Обойдусь без всяких любовей-морковей. Но слышать гадости от Горелова, оказывается, и сейчас больнее, чем от кого-то ещё. А главное, я до сих пор дико торможу, если он обращает на меня внимание. Всё-таки красота – страшная сила!

Блин! Какое дело Платону до моих волос? Какое дело мне до его мнения? Но щёки загорелись от стыда. Хорошо, что Горелов тут же отвернулся. Зато «курицы» оживились: переглянулись и заухмылялись. Лизка Першина заявила:

– Слушайте, а вшей у неё нет? А то ещё нас заразит! Сидела бы ты и дальше дома, Кольцова.

С удовольствием, если бы не Агуша! Но вслух я хрипло огрызнулась:

– Тебе надо, ты и сиди!

– Ой, Лиза, какая ты вредная! – натурально возмутилась Янка Красько. Её голубые глаза блеснули. – Может, Кольцовой помочь надо?!