Мы – русский народ

Нет слов, вина за эту трагедию лежит на двадцатитысячниках, далеких от деревни и не понимавших ее, но согласившихся возглавить колхозное строительство, а также на уездных, волостных партийных организациях и советских учреждениях, спешивших отрапортовать о досрочном «выполнении и перевыполнении». Но основными виновниками этого передела были его идеологи, подгонявшие и подхватывавшие «инициативу снизу» и всячески поощрявшие в людях их древнейший инстинкт: отнять и разделить. И как тут не вспомнить секретаря ЦК ВКП(б) Л. М. Кагановича, отвечавшего в те годы за «организационно-хозяйственное укрепление колхозов и совхозов», председателя Комиссии Политбюро по коллективизации и одновременно наркома земледелия Я. А. Яковлева (Эпштейна) — авторов идей и черновых документов, приобретших обязательный характер после их утверждения Сталиным. Как можно предать забвению деятельность того же Кагановича, возглавлявшего в начале 1930–х годов чрезвычайную комиссию хлебозаготовок на Северном Кавказе? Это по его «приговору» колхозы и парторганизации на селе объявлялись кулацкими, а секретари районов, председатели райисполкомов и колхозов, директора МТС и совхозов — саботажниками и перерожденцами, которых арестовывали и расстреливали. Это под его «мудрым руководством» в ходе кампании на Северном Кавказе из партии были исключены 26 тысяч человек, или почти половина сельских коммунистов. И, наконец, это после его «подвигов» и «подвигов» подобных ему специалистов сельского хозяйства и знатоков русского быта, отмеченных за свое «геройство» высшими правительственными наградами, в зерновых районах страны разразился массовый голод, унесший жизни более 3 млн человек.

Еще одним комиссарским преступлением против русского народа стала борьба правящего режима с «уклоном к великодержавному шовинизму» и попытками «господствовавшей ранее великорусской нации вернуть себе утраченные привилегии», что было объявлено главной опасностью момента на XVI съезде партии (июнь 1930 г.) ее генеральным секретарем. Эта борьба, по замыслу ее организаторов, должна была поставить последнюю точку в решении «русского вопроса».

Под этот молох в первую очередь попали гуманитарии, объявленные «социально чуждыми и бесполезными для социалистического строительства», и даже заслуживающими быть «поставленными к стенке» за свои «философские оттенки» (из выступления на съезде Киршона). С этого момента вводится обязательная «марксистско-ленинская идеология». Несогласных, сопротивляющихся увольняют, подвергают репрессиям. Количество пострадавших в этой чистке было не столь велико, как в период других революционных преобразований, но поражает значимость фигур репрессируемых. Поистине, под сомнение было поставлено само существование самобытной русской философии, отечественной истории, этнографии, краеведения. Подлинному разгрому подвергается Академия наук, из которой увольняется две трети сотрудников. По «академическому делу» арестовывается 115 русских ученых, среди которых цвет русской исторической мысли — С. Ф. Платонов, С. В. Рождественский, Ф. П. Покровский, М. К. Любавский, Н. П. Лихачев, Е. Т. Тарле, В. Г. Дружинин, А. И. Заозерский. По «делу славистов», или «делу Российской национальной партии», прошедшему в ряде городов, жертвами репрессий становятся выдающиеся русские ученые — Н. Н. Дурново, М. Н. Сперанский, Г. А. Ильинский, В. В. Виноградов, Н. П. Сычев, П. Д. Барановский. И уже в качестве «заключительного аккорда», в целях «освобождения больших городов от классово чуждых элементов», было принудительно выселено на периферию более 1 миллиона представителей рядовой русской интеллигенции и членов их семей.

В завершение этого печального разговора о «великом эксперименте» в России хотелось бы в общих чертах подвести «итоги» почти двадцатилетнего периода жизни нового государства, утвердившегося в пределах границ бывшей Российской империи. Поговорить об «итогах» следует для того, чтобы познать цену «исторических» преобразований, определяемую самой «звонкой монетой» — человеческими жизнями, и если получится, понять, кто же во всем этом виноват (опять, мол, поиски виновного!). Но все же кто? Историческая предопределенность, свойственная всем временам и народам, или здесь в полной мере проявилась наша, чисто русская, манера сплеча решать подобные вопросы?