Мы совершенно не в себе

Он говорил об автомобильных компаниях, которые, изучая аварийные характеристики машин, раз за разом наносили страшные тяжелейшие удары по головам насмерть перепуганных бабуинов в полном сознании. О фармацевтических компаниях, которые подвергали собак вивисекции, о лаборантах, оравших, чтобы те перестали валять дурака, когда псы жалобно скулили или сопротивлялись. О фармацевтических компаниях, которые втирали химические препараты в глаза пищащим кроликам и усыпляли их, если повреждения были необратимы, или же повторяли все заново, если кролики приходили в себя. О бойнях, где коровы были до такой степени напуганы, что у них обесцвечивалось мясо. О набитых до отказа клеточных батареях для кур-несушек, где, как годами повторял дядя Боб, выводили кур, которые не могли стоять, не то что ходить. О том, что в развлекательной индустрии бывают только детеныши шимпанзе, потому что с возрастом они становятся слишком сильными и ими трудно управлять. Этих малышей, которые должны бы висеть у матери на закорках, засовывали в отдельные клетки и били бейсбольными битами, чтобы потом на съемочной площадке те становились послушными от одного вида биты. И тогда в титрах можно было честно написать, что ни одно животное не пострадало во время съемок, ведь весь ужас случился еще до того, как фильм был запущен.

– Весь мир, – сказал Лоуэлл, – живет на топливе этих бесконечных безмерных страданий. Люди обо всем прекрасно знают, но их не смущает то, чего они не видят. Заставь их посмотреть, и они возмутятся увиденным, но возненавидят именно тебя, потому что ты заставил их посмотреть.

Они, говорил мой брат всякий раз, как заводил речь о людях. Не мы.

Несколько дней спустя я пересказала все эти вещи в выпускном эссе на тему “Религия и насилие”. Излить это на бумагу было сродни экзорцизму, попытке выгрузить из собственной головы в чью-то еще. Дело кончилось кабинетом доктора Сосы, под цветным, размером с плакат, отпечатком фотографии “Столпы творения” телескопа “Хаббл”. На противоположной стене красовалась цитата: “Каждый думает о том, чтобы изменить мир, но никто не думает о том, чтобы изменить себя”. Несомненно, кабинет доктора Сосы призван был вдохновлять.

Еще он запомнился мне праздничным убранством. Вдоль книжных полок были развешаны гирлянды рождественских лампочек, на столе стояли банки леденцов, которые нам предлагалось посасывать во время беседы.

– Я не хочу заваливать вас на экзамене, – сообщил доктор Соса, и в этом мы были исключительно на одной волне; я тоже этого не хотела.

Он сидел, развалившись в кресле, водрузив ноги на импровизированную подставку из стопки журналов. Одна рука, покоившаяся на животе, вздымалась и опускалась в такт дыханию. В другой он держал банку леденцов и время от времени взмахивал ею.

– Ваши предыдущие работы были хороши, а последняя… в ней много страсти. Вы затронули важные проблемы. – Доктор Соса резко выпрямился и опустил ноги на пол. – Но вы же понимаете, что не ответили собственно на вопросы задания? Даже близко не ответили.

Он подался вперед, чтобы мне пришлось посмотреть ему в глаза. Знал, что делает.

Но и я тоже. Зря, что ли, меня муштровали с пеленок? Я переняла его позу и не отвела взгляд.

– Я писала о жестокости. О сострадании. О Другом. Мне казалось, все это имеет отношение к теме. Томас Мор говорит, что жестокость людей друг к другу начинается с жестокости по отношению к животным.

Я упомянула это в эссе, так что доктор Соса уже вынес встречу с Томасом Мором. Но когда я наклонилась вперед, рождественские лампочки выскочили из-за его висков, словно раскаленные пылающие рога. И мои доводы немедленно померкли.

На самом деле, Томас Мор выступает не против жестокости к животным, а скорее призывает обращаться к кому-то, кто совершит жестокость за вас. Ему важно, чтобы утопийцы не замарали рук, что очень походит на то, как это дело поставлено у нас. Правда, я не уверена, что подобное решение проблемы так благотворно отразилось на нашей тонкой душевной организации, как он рассчитывал. Не думаю, что это сделало нас лучше. И Лоуэлл не думает. И Ферн тоже.

Хотя я ее не спрашивала. Хотя я теперь уже не знаю наверняка, что она думает.

Доктор Соса прочел вслух первый вопрос.

– “Секуляризация возникла прежде всего как путь к ограничению жестокости. Ваш комментарий”.

– Не впрямую, но связь прослеживается. Есть ли у животных душа? Классическая религиозная дилемма. Серьезнейшие последствия.

Доктора Сосу не так просто было сбить с панталыку. Второй вопрос: “Всякое проявление жестокости, претендующее на религиозные корни, есть искажение истинной природы религии. Ваш комментарий с конкретными отсылками к иудаизму, христианству или исламу”.

– А если я говорю, что наука для некоторых людей является своего рода религией?

– Я не соглашусь, – радостно возразил доктор Соса. – Когда наука превращается в религию, она перестает быть наукой.

Рождественские лампочки праздничными огоньками блеснули в его темных глазах; как всякий порядочный профессор, он обожал споры.