Мы вдвоем

Но к морю ходят и собаки, одна из которых, пегая немецкая овчарка со светлыми пятнами, подошла к Алисе, и той показалось, что пес щерит на нее зубы. Она подскочила к Йонатану, едва удержавшись, чтобы не ухватиться за него и не нарушить запрет галахи, а Йонатан глазами показал ей на узкую извилистую тропинку, ведущую вверх. Они медленно, с опаской взобрались по ней. Наверху, остановившись отдышаться, увидели двух широкоплечих парней, стоявших близко друг к другу. Хозяева пса, подумал Йонатан со злостью и обидой. Алиса вытряхнул набившийся в зеленые босоножки песок и пальцами расчесала каштановые волосы. Йонатан не мог унять бившую его дрожь, несмотря на то что опасность уже миновала.

— Честное слово, я думала, мы не спасемся. В какой-то момент я была уверена, что она меня укусит… — произнесла Алиса.

Йонатан поискал подходящую шутку, рассмешить не сумел, но его уравновешенный голос успокоил ее.

Втайне он подозревал, что не проявил должного мужества перед псом, поэтому немедленно принялся бурно рассказывать об армейской службе, увлекся историями о бесконечных марш-бросках на курсе молодого бойца, о возмутительном издевательстве над новобранцами, когда они наконец вступили в полк, о кошмарной, но многому учащей границе в Хевроне. С тех самых пор он лишился непоколебимой политической позиции, воспитанной в Беэроте. Нет, это не подвигло его на драматические поступки, на отдаление от дома и друзей, но беэротская уверенность, прежде служившая ему его непробиваемым доспехом, повредилась, и он остался без защиты и прежней пылкости.

Ночь проворно и незаметно сменила вечер. Йонатан и Алиса нашли узкую овальную нишу, слабо освещенную уличным фонарем. Оттуда были видны широкая темная полоса моря и лимонный коготь месяца над ней. Они сидели немного поодаль друг от друга, но все же достаточно близко, и влажный ветер нежно обдувал их, вызывая ощущение свободы. В Иерусалиме они старательнее следили за тем, чтобы не соприкасаться, а здесь позволили себе немного сблизиться, но тем не менее их разделяло подобающее благочестивым евреям расстояние. «В галахе есть сила, — любил повторять Амос в Йоркеаме. — Сила, которой нет больше нигде. Корень этой силы в том, что взрослый, современный человек принимает на себя запрет. В этой способности принять на себя запрет кроется святость. Святы будьте^[65] означает: будьте отделены. Жизнь без запретов теряет мощь, превращается в водянистую кашу».

В освещенной полутьме они впервые пристальна взглянули друг другу, в глаза. Йонатан чувствовали что все развивается слишком быстро для него — сход на глубину, ему же нужно, чтобы врата между ними открывались постепенно, Он стал нервно отряхивать свои сандалии «Крокс», хотя ничего в них ему не мешало, затем сказал Алисе, показывая на фонарь: «Смотри, какая упрямая моль, как она бьется о горящую лампочку, каждый раз с все большим энтузиазмом».

— Иногда и мы, люди, так же, — рассмеялась Алиса.

Йонатану нравилась бушующая в ней энергия, но немного пугала открытость ее натуры, да и серьги в ушах настораживали — разве его мать или сестра бренчали серьгами, к тому же такими вызывающе яркими? Однако это, как и резкий аромат ее духов, не отвращало Йонатана — его, скорее, манили ее непохожесть и очарование, выражавшиеся в каждом ее взгляде, широкой улыбке, заливистом смехе и даже зеленых босоножках — знала ли хоть одна женщина в Беэроте, что одежду можно покупать у дизайнеров?

— Расскажи немного о своей семье, — попросила Алиса. — Я знаю только, что вас было четверо, а теперь — трое, — добавила она нежным голосом, не оставляя ему выбора. И он, словно продираясь сквозь толщу тьмы, принялся рассказывать ей, в том числе и о Мике.

Он начал с пятидесятилетия брата матери, Ашера Ривлина, которое отмечали в Хар-Ционе — этот праздник стал значимым событием для всей их семьи. После этого в истории семьи появилась граница, разделившая жизнь на «до праздника» и «после праздника». Дядя Ашер Ривлин был специалистом с мировым именем по оценке каббалистических рукописей, особенно итальянских семнадцатого века. Именно он установил, что рукопись, много лет пролежавшая у иерусалимского коллекционера Шимона Зейбалда, — это молитвенник на осенние праздники с каббалистическими замечаниями Рамхаля^[66], когда тот еще был молодым двадцатитрехлетним кантором в синагоге Падуи. Об этом Йонатан рассказывал Алисе с сияющими глазами.

— Дядя Ашер неплохо на этом зарабатывает, — объяснил Йонатан. — Получает два процента с каждой продажи. Понимаешь, — тут он состроил мину знатока, — продажа такой рукописи может принести сотни тысяч долларов. Но в свободное от работы время он еще исполняет все обязанности главы рода Ривлиных, а это немалая нагрузка — надо помогать детям перед их совершеннолетием составлять ветвистое генеалогическое древо, а по праздникам водить родственников из Нью-Йорка на Масличную гору в поисках своих корней.