Мы вдвоем

Она попыталась поговорить с равом Лидером, чтобы тот убедил его, но Эммануэль уперся: «Поверь, я правда больше не могу, это одни заботы и только». Он направил письмо в управление, не поддался уговорам председателя остаться, сказал и ему, что больше не может, просто не может. Ариэли неделю кряду почти каждый вечер приходил его умолять, говоря, что пусть прекратит все уроки, только выносит ѓалахические суждения. Но Эммануэль ответил: «Все не так, Ариэли, не так, это серьезная роль, она требует отдачи» — и отправил письмо, всем девяноста семьям Беэрота, сообщая об окончании своей службы раввином поселения и прося с этих пор обращаться к нему «Эммануэль», а не «рав Эммануэль». В конце письма указал; что хотел бы возглавить поиск нового раввина себе на замену. «Я не бросаю дело, а просто хочу посвятить себя профессиональному занятию офтальмологией», — закончил он лаконичное письмо предложением, добавить которое упросила его Анат.

И он в самом деле возглавил группу, которая с большим трудом искала нового раввина для поселения, где с уходом Эммануэля с этого поста усугубились расколы и споры между ашкеназами и сефардами, особенно по вопросам обряда молитвы и расположения сидячих мест на мероприятиях: мужчины и женщины отдельно или смешанно, семьями. Каждая сторона была вооружена арсеналом имен авторитетов, чьи постановления подтверждали ее мнение, и все подкрепляли свои речи именем реб Моше Файнштейна[59], а в последний праздник Симхат Тора

[60] всплыл еще и вопрос танцев женщин со свитком Торы, который угрожал расколоть поселение надвое. После каждой такой свары в синагоге Эммануэль возвращался к Анат с ощущением собственной правоты: «Видишь? На что мне весь этот балаган?»

Старожилы Беэрота уговаривали Эммануэля вернуться на должность раввина: если дело за временем, которого не хватает из-за оптики, пусть оставит ее, а поселение обеспечит ему зарплату. Но Эммануэль отмахивался с печальной улыбкой — не в этом суть.

«Но ведь именно то, что вы были одним из основателей, — большое преимущество, вы один можете понять наши тонкости, чужой человек останется чужим, — настаивая, вновь и вновь убеждали они. — Человек со стороны никогда по-настоящему не поймет, что у нас тут происходит».

Каждую субботу после ѓавдалы[61] Ариэли вновь являлся упрашивать Эммануэля «водрузить на лоб венец раввина», но тот мягко, устало глядел на него улыбался и говорил: «Ариэли, мне симпатично твое упорство, но ответ тебе известен».

Затем, словно следуя установленному ритуалу, Ариэли обращался к Анат, чтобы она попросила рава Эммануэля (как он по-прежнему его называл) уступить уговорам поселения и вернуться на пост раввина. «Мы — просто стадо без пастуха», — повторял он растерянно.

В конце концов Эммануэль стал говорить, что он и не раввин вовсе, а простой обыватель, который в юности хоть и учил Тору с относительным постоянством, но ничего более, в самом деле. «Со времен ешивы прошло много лет, и, скажу прямо, я уже не тот. Беэроту нужен раввин на полную ставку, человек, который будет заниматься Торой с утра до вечера, а не только понемножку тут и там, по субботам и выходным».

Незадолго до Пурима Эммануэль был несказанно рад познакомиться с равом Гохлером. Тот хоть и не рос приближенным к Торе, а учился в обычной школе с уклоном в точные науки, затем был призван на службу десантником и даже стал офицером, но после армии сменил направление и много лет с вызывающим уважение постоянством проучился в ешиве, стал лучшим в колеле для даянов, двое прославленных руководителей которого осыпали его похвалами.

Йонатан отчетливо помнил тот вечер десятилетней давности. Его отец вернулся домой сияя, как жених, и заявил удивленной матери: «Ну вот, мы, кажется, нашли наконец раввина для поселения». Победное удовлетворение разлилось по его лицу, несмотря на очевидную досаду Анат, для которой это сообщение было подобно огромной скале, окончательно уничтожившей ее мечты в отношении Эммануэля.

Но спустя ровно десятилетие после того, как отец нашел Гохлера, после того, как он ходил по домам, словно прося пожертвования для ночлежки, и воодушевленно уговаривал голосовать за назначение Гохлера раввином поселения Беэрот, к которому тот подходит как перчатка к руке, и к тому же он выдающийся ученый, который найдет подход к юношеству, и широких взглядов, и резервист, и отец шестерых детей, а Беэроту позарез необходим раввин — так вот, именно тогда, в Пурим, их отец сообщил, что они покидают Беэрот, где родились и повзрослели, где только недавно состоялась свадьба Ноа и Амнона, первой пары, рожденной и поженившейся в поселении. Со дня свадьбы дочери Эммануэль повторял, что здесь, в глинистой земле пограничья двух пустынь, он хочет быть похоронен. «Дышать ею вблизи», — говорил он со всей серьезностью и указывал точное место, где желал быть погребенным после ста двадцати лет, и довольная улыбка прокрадывалась на его напряженное лицо, как будто он раскрыл большую тайну, за что еще предстоит держать ответ.