Мы вернемся домой

Он повел рукой, и в воздухе возник огромный экран, на котором появился пост Фимы, обливавший грязью знакомого музыканта, осмелившегося написать, что в Америке не так уж хорошо живется и напомнившего про зараженные оспой одеяла, назвав это геноцидом. О, как же на него накинулись светлолицые! На экране потоком проходили посты и комментарии Фимы, о которых он сам давно забыл. И все они поливали грязью Россию, требовали ее расчленения, а несколько вообще говорили о том, что пока русский народ существует, он угрожает всему цивилизованному человечеству, а потому должен быть уничтожен. Да откуда они все это выкопали?! У клавишника затряслись руки, когда он понял, что теперь культуру отмены распространяют на них самих. И эмигрировать больше некуда. После того, что сотворили с западными странами имперцы, русским туда ходу точно не будет.

— Хорошо, мы часто заговаривались, но это же только слова! — встал один из самых известных музыкантов, на песнях которого выросло несколько поколений. Он сегодня почему-то оказался в Питере, а не в Москве, и тоже был вызван сюда. — Мы не совершали никаких преступлений!

— Слова? — вскинул брови имперец. — Эти слова по вредоносности равны убийству, совершенному с особой жестокостью. Эти слова воспитывали из молодых людей подонков, ненавидящих все человеческое, навязывали половые извращения, защищали и воспевали нацизм. Вот вас, не уважаемый, взять. Вы выступали против присоединения Крыма, ходя с желто-голубой тряпкой, вы поливали грязью Донбасс, вы ездили на Украину выступать перед нацистами. Да-да, почти все, перед кем вы там выступали, это неприкрытые, откровенные нацисты, и к сегодняшнему дню они уже расстреляны. А в Донецк, к тем, кого эти нацисты восемь лет убивали, вы ни разу не ездили. На Аллею Ангелов не ходили, вам наплевать было на убитых детей, вы готовы были целовать в задницы их убийц.

— Это же ложь… — простонал известный музыкант.

— Правда, — брезгливо бросил имперец. — И вы это прекрасно знали, не пытайтесь обмануть ни меня, ни себя. Вы все знали и все понимали.

На экране, тем временем, появились записи творимого солдатами с украинскими шевронами. Они насиловали, пытали, убивали. С гоготом, неприкрытой радостью, они выглядели жуткими зверьми, а не людьми, в этом было что-то настолько страшное, настолько инфернальное, что многие в зале не выдержали и принялись блевать себе под ноги.

— Видите вот этих вот? — любезно подсветил лица нескольких особенно жестоких нацистов имперец. — Именно перед ними, не уважаемый, вы выступали и фотографировались с ними, заявляя о своей поддержке Украины. Вот, ваше фото с ними. Убедились?

— Да… — прошелестел известный музыкант, его шатало, похоже, он действительно верил в то, что писал и говорил. Вот только щадить его никто не собирался.

— Однако это далеко не все, — слова имперца падали, как камни в пропасть. — Вас, видимо, удивляет, почему мы относимся к вас всем, — он обвел рукой зал, — с таким омерзением? Сейчас поймете. Начнем, с вас, не уважаемый.

На экране появились развалины какого-то города, в котором многие с ужасом и удивлением узнали развалины Москвы. Толпа оборванцев тащила какого-то человека, награждая его по дороге ударами рук, ног, палок и вообще всего, что подбирали с земли. Кто-то забрался на чудом уцелевшую арку ворот, перекинул через нее веревку, еще кто-то захлестнул на шее избиваемого петлю, люди потянули за веревку, и человек закачался в ней, суча ногами и хватаясь пальцами за шею. Немного подергался и затих. Его лицо показали крупным планом, и вот тут-то известному музыканту стало не по себе — в петле качался он сам. Постаревший, обрюзгший, оборванный, грязный, но он сам.

— Вот так вы закончили жизнь в нашей реальности, не уважаемый, — любезно пояснил имперец. — Хотите узнать за что вас так отблагодарил народ?

— Хочу… — хрипло выдохнул известный музыкант.

— Ну смотрите…

На появившейся на экране большой площади рядами стояли бесконечные виселицы. Примерно половина их была уже занята, а к остальным гогочущие и орущие «Слава Украине!» солдаты подтаскивали связанных, избитых, изломанных ребят и девчонок, и деловито вешали их одного за другим. Иногда они отвлекались, чтобы изнасиловать перед повешением какую-то девушку. А работать в хорошем ритме им помогала музыка. Очень хорошо узнаваемые песни известного музыканта. На небольшом помосте стоял он сам вместе со своей группой и пел, стараясь не смотреть в сторону виселиц. Периодически кто-то из бандеровцев подходил к помосту и заказывал какую-то песню, музыканты тут же начинали покорно исполнять ее.

— Ну как вам, не уважаемый?.. — брезгливо поинтересовался имперец. — Они там вешали наших ребят и девчат, а вы им пели, чтобы веселее работалось…

— Эт-то н-невоз-з-м-м-о-ж-ж-н-н-о-о… — известного музыканта шатало, его глаза сделались похожими на глаза побитой собаки. — Я ж-же эт-т-о-о-г-г-о-о н-н-е-е д-дел-л-а-л-л…