Мы вернемся, Суоми! На земле Калевалы

— Мы уходим из Куолаярви в Советскую Карелию. Мы вернемся, но когда — неизвестно. Вас с собою брать нам нельзя. Мы хотим обеспечить вам неприкосновенность. Вирта предлагает взять заложником с собой господина поручика, а когда вы выздоровеете, обменять его на вас. Понимаете? Господин поручик предлагает дать клятвенное обещание, что он обеспечит вам лучший уход и полную безопасность, не щадя своей жизни, если мы его оставим здесь, в Суоми, и не возьмем с собой в Карелию.

— Я не верю слову поручика… — старался говорить спокойно Унха, и ему казалось, что говорит он внятно, раздельно и ясно, в то время как окружающие с напряжением восстанавливали все время рвущуюся нить его речи. — Я не верю слову поручика. Мне приходилось с ним сталкиваться. Больно!.. Этот проклятый капулетт посадил меня в холодный карцер за то, что я пошел на спектакль «Ромео и Джульетта». Фельдфебель делает с ним все, что хочет. Я служил под его начальством. Это собака. Ой!..

— Фельдфебель убит, — прервал Лундстрем, сам волнуясь не меньше Унха, — убит!

Коскинен движением руки, означавшим: «Не прерывай», остановил Лундстрема.

— Он прав, — воскликнул рыжебородый, — этим верить нельзя! Я дрался на мосту в Хельсинки. Они наступали на нас и гнали перед собой наших женщин и детей. Мы до тех пор не решались стрелять, пока наши женщины не закричали: «Стреляйте!» Им нельзя верить!

— Погоди, — остановил его Коскинен. — Все мы знаем об этом… И всё припомним им в свой час.

Все услышали, как тикают часы на стене, — каждый услышал хриплое дыхание Сара и стук своего сердца.

— Унха, — спросил Коскинен, — ты еще слушаешь меня, ты понимаешь?

— Слушаю, понимаю!

Коскинен объяснил Унха создавшуюся ситуацию.

Унха думал.

Рана его горела, и собирать разбегающиеся мысли было трудно.

— Господин поручик, вы не раздумали еще насчет своего честного слова? — сурово спросил Коскинен.

— Нет.

— Темно, темно, — прошепелявил Сара.

— Внесите сюда еще лампу, — приказал Коскинен.

Унха думал: «Где теперь мои родные? Что они знают обо мне? Где мой отец и мать, которая так любила меня? Что я знаю о них и о братьях и сестрах, разбросанных по Финляндии?»

И снова начиналась отчаянная боль.

«Господи, если я не умру, как мне будет хорошо жить! Я узнал своих товарищей, я узнал, как надо жить».

И он с благодарностью посмотрел в лицо Коскинена и других ребят-лесорубов, обступивших его плотною стеной, таких дорогих, стоящих сейчас почему-то без шапок.

Он постарался в глазах Коскинена прочесть, какого ответа ждет он от него, какого ответа желает.

Но глаза Коскинена были по-прежнему спокойны и только казались немного печальнее.

— Я не верю ни одной клятве поручика, ее съест или фельдфебель, или генерал, — звучал словно издалека его голос.

— Так ты, значит, предлагаешь взять поручика заложником? — радуясь, произнес рыжебородый.

Поручик и фельдшерица вздрогнули.

— Нет, — спокойно сказал Унха и облегченно вздохнул: мысли его прояснились совсем. — Нет… Оставьте поручика здесь, в Куолаярви. У Советской республики много своих дел и без меня.

И тогда Унха увидел, как засияли радостью глаза Коскинена. Коскинен порывисто встал.

— Спасибо, Унха. А как ты решаешь, Сара?

— Что скажет Инари, тому и быть. Инари я верю. Мне бы пить.

— Инари согласен во всем с решением Унха, — громко сказал Коскинен.

И Унха услышал в его голосе волнение.

— Господин поручик, вы готовы?

— Готов, — охотно ответил поручик.

— Вас, херра староста, и вас, нейти фельдшерица, мы попросим присутствовать при торжественном обещании поручика как свидетелей. Согласны ли вы?

— Согласен.

— Согласна.

Фельдшерица при этом подумала об Александре, поднимающем северный финский мир, и вставший во фронт поручик показался ей жалким и противным. Она ненавидела этих грубых людей, которые поставили его в такое постыдное положение. Но поручик был ей еще противнее оттого, что он сам, казалось, не понимал своего позора.

— Тогда начинайте. Протокола вести мы не будем, мы полагаемся на честность свидетелей.

— Перед лицом всемогущего господа бога, в присутствии уважаемых мною свидетелей я, поручик финской армии Лалука, настоящим приношу торжественную клятву в том, что обеспечу неприкосновенность, личную безопасность и хороший честный уход раненым красным партизанам Сара и Унха, оставленным здесь на мое попечение штабом партизанского батальона Похьяла. Для выполнения этого обещания обязуюсь в случае надобности сделать все от меня зависящее. Ежели я не выполню эту клятву, всякий может считать меня подлецом и негодяем, а господь бог — клятвоотступником.

— Аминь! — громко произнес староста.

— Аминь! — тихо повторила фельдшерица.

— Господин поручик, ваша честь теперь в ваших руках.

— Да все равно это напрасно, — проговорил Унха, — я их клятвам не верю. — И он, совсем позабыв о том, что у него болит ключица, хотел пренебрежительно махнуть рукой. От боли он застонал и потерял сознание.

Сара тоже закрыл глаза.

Фельдшерица вступала в свои права.

Она потушила одну лампу, и комната снова погрузилась в полумрак. Она сказала всем: