Мы вернемся, Суоми! На земле Калевалы

Нежные и тонкие запахи клейких листиков, влажных мхов овевали нас. Горьковатый дымок притушенного Дашей костра и даже мирное кукование лесной кукушки (здесь были ее владения — и кукушкин лен, и кукушкины слезки) — все это было прекрасно. Если бы только не томящая пустота в желудке.

— Ну, так вот, я тебя для дела позвал, Титов, — продолжал Кархунен, немного стесняясь того, что так расчувствовался. — Щеткин, по всей вероятности, если его не подбили, мешки с продуктами сбросил на запасную цель. Ложбина — отсюда семь километров. Вот, — и он развернул передо мною лист карты, — вот здесь, где буква «В», у верхнего завитка, — показал он огрубелым от полевых работ пальцем. Я и сам знал, где находится эта ложбина. — Так вот, бери с собой четырех человек и иди туда, все обшарь и, если найдешь, не теряя времени, волоки сюда, по азимуту. В общем догоните… Кого берешь?

— Лося — он много унесет, Душу — с ним в дороге веселее. Шокшина. Кого же еще? Взял бы Сережку Жихарева, да устал, наверное, парень, мал еще и пулемет никому не отдаст.

— Вот что, — сказал комиссар, — возьми-ка с собой Елкина…

— Боюсь, он меня слушать не будет: что ему, бывшему ответственному работнику, какой-то комсомолец.

— Ничего, прикажу, все будет в порядке.

И мы отправились выполнять приказ комиссара.

Впереди шел Лось, за ним Елкин и Душа. Замыкали цепочку я и Шокшин.

Мы поравнялись с сосной, около которой девушки снаряжались в дорогу. На Анином рюкзаке было разостлано ее вышитое петушками полотенце, и от этого как-то по-домашнему стало вокруг. И вообще, когда Аня, даже после самого трудного перехода, расстилала полотенце и ставила на него голубую чашечку, сразу место это становилось самым уютным в лесу. Была в Ане какая-то милая домашность. Синяя сатиновая юбка Пекшуевой была разостлана на узловатых корнях дерева. Аня была в черной шерстяной юбке. Катя критически осматривала ее со всех сторон.

— Надо с левого бока ушить, — сказала она, — потом пояс повыше сделать. Ну, да ладно, не на бал ведь идешь, — сказала она, весело улыбаясь.

Павлик не мог пройти мимо девушек, не задев их.

— Все маскируются, а у вас одних, как всегда, полная расхлябанность и полное отсутствие бдительности, — сказал он сердито, подойдя к ним.

— В чем дело, Душа?

— Слышите, как скрипит сосна?

Поверху ходил ветер, и сосна, покачиваясь, жалобно поскрипывала.

— Ну, скрипит!

— Что «ну, скрипит»? — язвительно повторил Душа. — А нет того, чтобы смазать ее, чтобы не скрипела. Смазать надо, — повторил он еще строже.

Девушки засмеялись.

— Тише, тише, — цыкнул на них Шокшин. — И в самом деле, не надо распускаться.

Аня обернулась, и от взгляда ее Шокшин покраснел, замялся и смутился.

Неужели он любит ее? А я и не замечал. Мы встретились глазами с Аней.

Она стояла передо мной, такая родная, красивая. Платье ей было в самый раз, — не понимаю, чего Катя привередничала при примерке. Катя, не успевшая еще переодеться, коротенькая, в широких мужских шароварах, подошла ко мне и сунула в руки вчетверо сложенную бумажку. Я хотел развернуть, чтобы прочитать, но она смутилась и покраснела.

— Потом прочтешь, через час, ладно? — и побежала обратно к скрипучей сосне.

Я опустил руку в карман и нащупал кусочек сахару в тряпочке. Мой аварийный запас.

— Хочешь сладкого, медвежонок? — спросил я.

— Вовсе не остроумно, — с раздражением ответила Катя.

— Да нет, я не шучу, вот возьми! — И я протянул ей сахар.

— Да ты настоящий интендант первого ранга! — сказала Катя обрадованно. — Спасибо.

Но я не стал долго разговаривать, надо было догонять товарищей.

— Аня, ты чашечку голубенькую берешь с собой? — уже издали услышал я голос Кати.

В этой чашечке не было ничего особенного. Ане привезла ее мать в подарок из Москвы с сельскохозяйственной выставки. Но из всех домашних вещей у Ани сохранилась только эта любимая чашечка. Она пила из нее сама, а в последних двух походах поила из этой чашечки тяжелораненых.

Может быть, я был не прав в чем-то в отношениях с Аней… Вот когда пишешь письмо или даже боевое донесение, всегда можно написать несколько черновиков, потом перечеркнуть, исправить, выбрать наилучший вариант, переписать начисто. А в жизни этого нет. Перечеркнуть дела, которые не понравились, и заменить их лучшими иногда невозможно. Сразу надо жить, как Аня, Катя, Иван Фаддеевич, — по чистовику.

— Товарищ Титов, Душа, давайте я вас побрею! — сказал Жихарев, увидев нас.

Под одной из сосен он брил Ивана Ивановича. У него самого еще на подбородке пуха не было, но с тем большей охотой и азартом он брил других. У меня борода растет медленно, щетина светлая, и бриться мне надо раз в неделю, не то что чернявому Ямщикову: у того отрастает за один день.

— Ничего, — отозвался Душа, — сейчас не стоит, после удачной операции — пожалуйста.

Мы были уже далеко от привала, когда, отстав на несколько шагов от товарищей, я развернул записку и прочитал:

«Дорогой товарищ Титов!