Мы здесь живем. Том 3

Восемь обысков было «законных» — в нашем присутствии, по постановлению следователя, с санкции прокурора. Итак: в соответствии с законом по поводу недозволенной отлучки А. Марченко из Тарусы у него произвели обыск и изъяли — рукописи; в связи с участием Л. Богораз в демонстрации у нее на обыске изъяты личные письма; обыски и изъятие книг, фотографий, личного архива по причине знакомства с Н. Горбаневской, с А. Гинзбургом; по подозрению в причастности к таинственному тогда «делу № 24»; по подозрению в поездной краже. И так далее. Завтра нас обыщут и «законно» ограбят по подозрению в причастности к бухарестскому землетрясению или к засухе на целине. Следователь выпишет постановление, прокурор санкционирует. В дальнейшем в связи с расширением соцдемократии будет требоваться подпись Председателя Президиума Верховного Совета? Подпишет, о чем там говорить! Расстрельные списки подписывали, подумаешь — обыск! Пока что остановка не за подписью, а за самим Председателем: куда-то запропастился; ну, нового поставят.

Все-таки на этом надо остановиться подробнее. 20 мая нас обыскали «с целью отыскания и изъятия документов и предметов, имеющих отношение к делу № 6 в отношении Гинзбурга А.И.» — по постановлению следователя, с соблюдением соответствующих статей Уголовного кодекса. Может быть, сам Александр Гинзбург показал, что передал нам «документы и предметы»? Или кто-нибудь из свидетелей? Ничего подобного нам не предъявили, да и не может быть таких показаний, так как этого не было. И никаких вещей, «имеющих отношение», у нас не обнаружили — но в протокол записано 52 номера изъятых — наших собственных — бумаг и книг. За ними-то и приходили. Просто обставленный всеми формальностями, узаконенный произвол. Так выглядит у нас неприкосновенность личности и неприкосновенность жилища.

Раз это все законно — то, значит, советский закон предусматривает нарушение естественных прав человека. Значит, речь идет не о случае, а о принципе нарушения этих прав.

Мы просим читателей представить себе ежедневный быт в кругу таких законов и «национальных традиций». Итак, письма от друзей вы храните в корзине для мусора (но и оттуда их извлечет добросовестный исследователь). Ваше книгохранилище оборудовано в бочке с навозом — когда его обнаружат, то фотографию этого «тайника» опубликуют в книге «Наймиты империализма». В записной книжке вы обозначаете знакомых кличками (иначе ведь и они попадут под недреманное око) — но КГБ чего-то там сложит, умножит, подытожит и узнает, кто есть «Доктор», а кто «Еж». Каждый исписанный вами листок вы должны распечатать в пяти экземплярах, закопать в землю, спрятать в печной трубе, опустить в колодец — авось хоть один экземпляр уцелеет. Но нет, извлекли все — и из земли, и из трубы, и из колодца, всю вашу работу за несколько лет жизни. Больше вы не увидите ее. Никогда. Ни разу вас не привлекли к ответственности за хранение «криминальных» материалов. И ни разу не вернули ни клочка изъятых бумаг.

Мы не подпольщики, а нас принуждают к конспирации. И уже не законопослушание и даже не моральные начала останавливают нас — мы готовы бы силой отстоять свои рукописи. Но это абсолютно безнадежно: невозможно помешать грабежу под эгидой закона и власти. Кроме отчаяния, описанная ситуация вызывает у нас чувство бесконечного унижения.

Нашему сыну четыре года, за свою жизнь он пережил четыре обыска. В последний раз он нам сказал: «Я хотел вам напомнить, чтобы вы спрятали мои книжки». Книжки спрятать — не мы, а советский закон приучает к этому нашего ребенка: полгода назад такой вот «дядя Коля» хотел отнять его книгу — Евангелие в переложении для детей. Сын кричал на весь вагон: «Мама, не отдавай мою книжку!»; в поезде при обыске было много пассажиров, и книга уцелела.

Постараемся быть объективными. Столь настойчивым вниманием власти удостоивают далеко не каждого своего подданного — может, всего сто человек, может, тысячу, может, десять тысяч, кто знает. Но круг удостоенных расширяется вместе с кругом непокорных. Вот уже наши сибирские знакомые оказались в поле зрения КГБ: сначала их вербовали доносить на нас, теперь шантажом и угрозами пытаются заставить прекратить знакомство. Каждая их встреча с нами на счету — возможно, что и на слуху.

«У нас не возбраняется „мыслить иначе”, чем большинство», — сказал недавно лидер Советского Союза. Да, пока не возбраняется — пока еще нет специального щупа для обыскивания мозгов и извлечения из них всякой незалитованной мысли. Но и сейчас пища для мозга советского человека — книга, информация — должна быть пастеризованной на предмет уничтожения бактерии сомнения и независимости. А результаты «дозволенных» размышлений, ума холодных наблюдений и сердца горестных замет пополнят пухлое досье в хранилищах КГБ, а скорее всего будут просто уничтожены.

25 мая 1977 г.

Иркутская область, поселок Чуна Лариса Богораз, Анатолий Марченко

Открытое письмо делегатам ежегодного съезда АФТ-КПП