Мы жили среди бауле

Мы продолжали следить за тем, из каких районов леса чаще всего раздаются крики и перебранки. В один прекрасный день мы решили покончить с этим бесконечным и безрезультатным прочёсыванием леса и просто уселись после обеда поблизости от «барабанного дерева», выбрав для этой цели свободный от муравейников клочок земли. Лианы и ветки, загораживающие видимость, были заранее заботливо вырублены, так что площадка с «барабаном» была у нас как на ладони. Мы знали, что обезьянье семейство держалось в этом участке леса уже несколько дней подряд, появляясь в послеобеденное время, часа в четыре. Мы привели свои камеры в боевую готовность, а боя прогнали, потому что он всё время хихикал и вообще не мог ни минуты посидеть спокойно. А сами набрались терпения и принялись ждать, отдав себя на съедение всяческой мошкаре, которая нас нещадно жалила и кусала. Когда сидишь вот так неподвижно, минуты тянутся безумно медленно…

И тут они появились.

Самка с детёнышем, затем могучий самец. Каждое дерево, на которое он влезал, дрожало и качалось. Добравшись до развилки ветвей, он садился на крепкий поперечный сук и начинал поводить плечами из стороны в сторону, а шерсть на нём при этом становилась дыбом. Таким способом вожаки стай демонстрируют силу и «атлетическое сложение», запугивая этим окружающих и внушая уважение к своей особе. Затем он начинает кричать. Сначала один, за другим следуют несколько коротких криков, которые затем становятся всё чаще и громче, пока наконец не сольются в душераздирающий, пронзительный визг. Всё дерево при этом начинает ходить ходуном.

Нам ни разу не удалось увидеть одновременно больше двух обезьян, и то при невыгодном освещении, в полутьме, наполовину закрытых листвой. При этом у нас было такое ощущение, что и они нас прекрасно видят. Но мы не заметили, чтобы они испугались. А раньше шимпанзе просто предпочитали уходить от нас, когда мы, шумно орудуя секачами, прочищали себе дорогу через чащобу.

Таким образом нам тогда удалось, наверное впервые в мире, заснять беснующегося самца-шимпанзе в его естественной обстановке, на его африканской родине. Плёнку мы проявили прямо в тот же вечер, признаюсь, с трепетом душевным — вдруг не вышла?

Вместо того чтобы получить эти, далёкие от совершенства фотографии, мы преспокойно могли бы подстрелить нескольких обезьян, притом безо всяких хлопот, с самого близкого расстояния! Потому что для того, чтобы заснять дикое животное на воле, его недостаточно увидеть. Его необходимо увидеть целиком, да ещё при выгодном освещении, успеть поймать его в видоискатель, определить правильное расстояние и установить диафрагму.

Итак, мне пришлось потратить десять дней усилий, лихорадочного ожидания и всяческих треволнений на то, чтобы получить несколько снимков шимпанзе на воле (к тому же не больно-то удачных!). Но именно с тех самых пор снимок любого дикого животного на воле импонирует мне неизмеримо больше, чем череп гориллы, развесистые оленьи рога, львиная шкура или любой другой охотничий трофей!

Глава девятая

Юная богиня леса

Если от нашего лагеря, расположенного на этот раз вблизи крошечной туземной деревушки, спуститься вниз по лесной тропе, то вскоре можно добраться до чистого прозрачного ручья. В половине пятого, после обеда, я решил туда сходить, потому что совершенно взмок от нота и мне очень захотелось основательно помыться. Я пожалел нашего боя Джо, которому приходилось таскать воду сюда наверх: целых двадцать минут надо тащить на себе полную бадью, чтобы в один момент вылить её на голову одному из нас. Это слишком трудоёмкое дело.

Удивительная вещь — эти лесные горные тропинки, протоптанные аборигенами! Они никогда не ведут, как у пас, извиваясь и петляя, вниз или вверх по склону, а идут всегда совершенно прямо. Поэтому наверх — хоть на четвереньках ползи, а вниз я невольно так разгоняюсь, что каждый раз начинаю высматривать какое-нибудь спасительное деревце на обочине, за которое можно ухватиться, чтобы не лететь вниз со скоростью курьерского поезда. Такие деревца, к счастью, всегда находятся. Растут они сбоку тропинки или прямо посреди неё, и ствол на высоте руки бывает обычно отполирован до блеска чёрными руками, которые за него хватаются.

Вода в ручье так прозрачна, что меня одолевает искушение зачерпнуть её рукой и напиться. Но стоит мне сбросить сандалии и зайти в неё босиком, как она моментально мутнеет от поднятого со дна коричневого ила. Ведь здесь, в тропических лесах, всё разлагается и тлеет значительно интенсивнее, чем у нас.

Ручей проворно выбегает откуда-то из полутёмного лесного подземелья и, бодро журча, бежит по укрытой со всех сторон полянке. Я невольно содрогаюсь — до того он мне кажется холодным — бр-р-р! На самом же деле по сравнению с каким-нибудь европейским горным ручьём вода здесь примерно такая, как в слегка подогретой ванне! Жаль вот нет термометра — я бы смерил. Удивительно, как легко путаются понятия и ощущения в зависимости от обстоятельств.