Мы жили среди бауле

Я сбрасываю рубашку и шорты, аккуратно раскладываю их для просушки на солнце и осторожно вытягиваюсь во всю длину в бурлящей рыжей воде. Так. Теперь можно и помечтать.

Неужели я действительно за тысячи километров от дома? Белые летние облака беззаботно плывут по небу, надо мной слабый ветерок колышет листочки, заставляя их крутиться на своих черенках. Тысячи цикад и, бог их знает, каких ещё насекомых наполняют воздух своим сладостным, призывным пением. Ни одна душа на свете (кроме разве что Михаэля) не знает, в каком райском уголке земли я сейчас нахожусь. Ведь сегодня ещё нет такой карты, на которой были бы отмечены все эти узкие, запутанные тропинки, несмотря на то, что они значительно старше многих наших шоссе. Через тридцать, а может быть, даже уже через двадцать лет и здесь появятся люди с теодолитами и будет проводиться топографическая съёмка местности. Но сегодня тут ещё господствуют одни только чёрные боги…

Но что это? Не шаркнули ли чьи-то подошвы по плоскому камню, лежащему у самого берега ручья? Молоденькая девушка появилась на нём, как внезапное сказочное видение. На голове у неё пузатый узкогорлый сосуд, с которым здесь ходят по воду; она сбрасывает одну из «библейских» сандалий, которые держатся на одном только ремешке между пальцами, и пропылённой маленькой ножкой пробует воду — не холодна ли? Затем она сбрасывает и вторую сандалию. Потом игриво хватает пальцами левой ноги обе босоножки за их ремни и ставит их на берег так, чтобы в них сразу же можно было влезть, не пачкая ног песком. Рука в это время распутывает узел полосатого набедренного платка, завязанного на талии, и лёгким грациозным движением сбрасывает его на разделяющий нас куст. Меня и мои разложенные для просушки одёжки она ещё не обнаружила.

И вдруг, откуда ни возьмись, появляется огромная бабочка такой невероятно яркой раскраски, какие встречаются только в здешних местах: тут и синий, и красный, и жёлтый цвета; она опускается на девичье плечо и, неуклюже перебирая своими шестью тонкими коленчатыми ножками, топчется на шоколадной шелковистой коже, под которой лишь слегка обозначена нежная женственная ключица. Хлопнув пару раз крыльями, бабочка распластала их во всю ширину — невиданно-роскошное драгоценное украшение на стройном женском теле. И в то же время — молчаливый, но страстный и требовательный призыв для пылкого самца-мотылька, не замедлившего явиться на этот зов. Спланировав на ту же «посадочную площадку», он чуть ли не опрокидывает свою избранницу. Накренив крылья, парочка медленно спускается с плеча и, найдя несколько ниже, на тугой и упругой округлости более устойчивое и удобное место, приступает к любовным играм.

Девушка, смеясь, наблюдает за свадьбой, происходящей у неё под самым носом. А я невольно любуюсь ею: улыбка красит всякого, но у этой маленькой Евы чудесный, отнюдь не широкий и не плоский носик, пухлые, по вовсе не толстые и не вздутые губы, из-за которых виднеются на зависть крепкие белые зубы, сидящие в здоровых розовых дёснах. Рог этот напоминает спелый аппетитный плод.

Маленькая бронзовая богиня древнего леса! Был бы я скульптором, то непременно вылепил бы её точными и осторожными движениями пальцев. Ведь это по-настоящему совершенное произведение природы, в котором не надо ничего менять или исправлять: ни изящную линию спины с её нежными лопатками, слегка только приподнимающими тугую кожу; ни груди, аккуратными полукружьями покоящиеся на хрупкой грудной клетке, ни стройные ноги, словно стволы молодых эбеновых деревьев, вырастающие прямо из ручья. Ничего в этой статуэтке менять не надо — здесь всё прекрасно!

Но вода всё-таки довольно холодна, поэтому я вынужден встать и перейти на более прогретое солнцем место. Девушка пугается, роняет кувшин, так что брызги летят во все стороны, и явно намеревается выскочить из воды. Я кричу ей что-то ободряющее, успокоительное, делаю руками жесты, имитирующие набирание воды в кувшин, — дескать, «набирай спокойно, я тебя не трону!». И хотя из моих бессвязных слов она вряд ли что-нибудь поняла, тем не менее не убежала, а принялась, правда смущённо отвернувшись, ловить горлышком кувшина воду там, где она ещё была чистой, незамутнённой. Смущённо не потому, что мы стояли друг против друга, словно Адам и Ева, — этим здесь никого не смутишь, — а потому, что я был «белый», от которых здешним женщинам вообще-то положено скрываться в своих хижинах.

Поскольку я замутил воду, она бродит вокруг в поисках чистого местечка и, поглядывая в мою сторону, хихикает точно так же, как это делают наши деревенские девчонки на гулянье или на танцплощадке. Как же всё-таки люди в сущности повсюду одинаковы!