Мышка Йоле. Книга первая

Душа человеческая как щенок-подросток сенбернара. Восторженная, огромная, наполненная солнечным светом, когда человека любят и он любит. Тогда хочется поделиться со всем миром искренним теплом этой души, виляя хвостиком и прыгая. Наверное, поэтому у детей такие чистые и яркие глаза. Но это состояние длится совсем недолго. Чем более открытая и светлая душа, тем тяжелее и страшнее ей бывает. Несправедливость, обиды, плевки делают душу ещё более ранимой, беззащитной, растерянной. Она хочет нести радость, а её вынуждают прятаться за разными масками, чтобы просто выжить. Она, бедняжка, забивается в самый дальний уголок своей конуры и тихонько скулит от страха за тех, кто плюёт в неё. А потом случается перелом. И из конуры вылетает озлобленный зверь, готовый порвать любого, для которого имеют смысл лишь разорванные кровоточащие глотки обидчиков; либо хамелеон, способный подстроиться и выжить в любой ситуации; либо существо, почти утратившее душу, тень человека, сломленного и уничтоженного. Редко из конуры выходит окрепшая и закалённая душа, но такую уже невозможно перетащить ни в какую сторону, она идёт только своим путём. Йоле чувствовала, что от неё ещё что-то осталось, но это что-то болело и выло в голос так, что лучше бы его не было!

Йоле доползла до вентиляционной шахты, села, прислонившись спиной к стене. Злой ветер кидал ледяные капли с пригоршнями мокрого снега прямо в лицо. Вряд ли она удержится на пожарной лестнице хоть минуту и вообще сможет её найти. Всё так глупо и неправильно. Старалась жить всегда по совести, как учил и жил отец. И что? Все родные мертвы, друзей и любимого человека сама оттолкнула. Нельзя войти в одну реку дважды. Впереди тьма.

Ручка двери судорожно задёргалась. Послышались громкие мужские голоса и возня, потом грохот выбиваемого железа. Отчаяние придало ей сил встать и почти подойти к невысокому парапету. Оставалось сделать каких-то пару шагов. Всю крышу залил невыносимо яркий свет прожекторов, вызвав дикую боль в голове и совершенно дезориентировав отчаявшуюся беглянку. Порыв ветра сорвал с неё халат и тот полетел вниз с крыши, как подбитая птица, судорожно махая рукавами, пытаясь взмыть в небеса. Она сделала ещё шаг и наклонилась вперёд, надеясь, что край близок. Но чьи-то очень сильные руки схватили в охапку:

– Ну, уж нет, Мышка-малышка, от меня так просто не сбежишь. Что же ты задумала, девочка?!

Йоле из последних сил пыталась сопротивляться, но держали цепко.

– Ну почему вы все просто не оставите меня в покое! Я устала так жить, отпустите меня, пожалуйста. Я очень вас прошу. – У неё не осталось сил даже плакать, не то что вырываться. Йоле повисла в державших руках, продолжая уговаривать: – Пожалуйста, хватит меня мучить, я больше не выдержу, пожалуйста, умоляю вас, отпустите или убейте уже, ради всего святого для вас. Всё равно я вам ничего не расскажу!

– Йоле, малышка, никто тебя не посмеет больше никогда мучить, успокойся. С тобой твои друзья. Ты совсем замёрзла, глупенькая. – Мужчина поднял её на руки.

– Отпустите, прошу вас, мне незачем жить, я устала и не могу… – Йоле в отчаянии, придавшем сил, сумела спрыгнуть с его рук, но едва коснулась пола, как от дикой боли в ноге потеряла сознание.

Вельден рвал и метал, узнав о происшествии в отделении. Еле сдержался, чтобы не врезать дежурному врачу, зато пострадала проломленная от удара кулаком дверь в подсобку, и было обнаружено потайное место Йоле по кровавому пятну на полу. Он только закончил операцию, когда стало известно о пропаже Йоле. Мчался проведать её, а застал пустую палату, беготню и панику. Благо, что Ланской заехал, решив проведать друга и спасённую девчонку. Он-то вовремя нашёл и вернул беглянку в палату. Без сознания, замёрзшую до посинения, с кровяным пятном на левом боку из-за разошедшихся швов, но вопреки всему живую. Проштрафившиеся сотрудники и бойцы Ланского, отлучившиеся в момент побега попить чай под музыку в ординаторской, теперь суетились, боясь встретиться взглядом с побелевшим от гнева шефом и непривычно молчаливым командиром. Подключили опять все датчики, поставили новые катетеры и завернули пациентку в термоодеяло, включили подогрев матраца. Примчался вызванный из дома Валера, осмотрел шов и сказал, что зашьёт заново, пусть беглянка только нагреется до нормальной, а не трупной температуры. Ещё один наркоз она не выдержит, поэтому шить придётся под местным обезболиванием. Ланской сразу заменил охрану, пообещав устроить потерявшим бдительность подчинённым жизнь не кустом садовой малины, а нескончаемыми зарослями диких злобных кактусов. А Эрик был уверен, что больше Йоле ни на секунду не оставят без присмотра. Медсестра и дежуривший врач даже не оправдывались, и Вельден решил их пощадить на первый раз, наказав только премиальными. Ведь на месте Йоле мог оказаться любой другой тяжёлый пациент, а халатность в реанимации смертельно опасна. Просто с другим больным такая оплошность могла бы не быть так быстро обнаружена. А это ещё страшнее.

Ланской отвёл его в сторонку:

– Друг, с девочкой более чем конкретная беда.