Мысли и воспоминания. Том II

Я не думаю также, что Россия, когда она будет подготовлена, нападет без дальнейших околичностей на Австрию; еще и теперь я придерживаюсь того мнения, что концентрация войск в западной России имеет в виду не прямую агрессивную тенденцию против Германии, а только защиту в случае, если бы действия России против Турции побудили западные державы к репрессиям. Когда Россия будет считать себя достаточно вооруженной, а это включает в себя должную мощь ее флота на Черном море, то, я думаю, петербургский кабинет, подобно тому как это было сделано при заключении Ункиар-Искелесского договора в 1833 г.[485], предложит султану гарантировать ему Константинополь и оставшиеся у него провинции, если он передаст России ключ к русскому дому, т. е. к Черному морю, в форме русского замка на Босфоре. Согласие Порты

[486] на русский протекторат в этой форме находится в пределах не только возможного, но, если искусно повести дело, также и вероятного. В прежние десятилетия султан мог думать, что соперничество европейских держав даст ему гарантии против России. Для Англии и Австрии сохранение Турции было традиционной политикой; но гладстоновские декларации[487]

отняли у султана эту опору не только в Лондоне, но и в Вене; ибо нельзя предполагать, чтобы венский кабинет отказался в Рейхштадте от традиций меттерниховского периода[488] (Ипсиланти

[489], враждебное отношение к освобождению Греции), если бы оставался уверенным в поддержке Англии. Чары благодарности императору Николаю были разрушены уже Буолем во время Крымской войны; а на Парижском конгрессе поведение Австрии тем резче вернулось к старому меттерниховскому направлению, что оно не смягчалось финансовыми связями ее государственных деятелей с русским императором, а, напротив, обострялось оскорбленным тщеславием графа Буоля. Без разлагающего воздействия неловкой английской политики Австрия 1856 г. не отреклась бы ни от Англии, ни от Порты даже ценою Боснии. Но при нынешнем положении дел мало вероятно, что султан еще ожидает от Англии или Австрии такую же помощь и защиту, какую Россия, не жертвуя своими интересами, может ему обещать и, в виду своей близости, с успехом оказать.

Если бы Россия, подготовившись соответственным образом к тому, чтобы совершить, в случае необходимости, военное нападение на султана и на Босфор с суши и с моря, обратилась лично к султану с доверительным предложением гарантировать его положение в серале[490]

и все провинции не только по отношению к загранице, но и по отношению к его собственным подданным, в обмен на разрешение [содержать] достаточно сильные укрепления и достаточное количество войск у северного входа в Босфор, — то такое предложение было бы очень соблазнительным. Но если предположить, что султан по собственному или постороннему побуждению отвергнет русское предложение, то новый Черноморский флот может получить распоряжение еще до наступления решительного момента занять на Босфоре ту позицию, в которой Россия, по ее мнению, нуждается, чтобы завладеть ключом от своего дома.

Как бы ни протекала эта фаза предполагаемой мною русской политики, во всяком случае всегда возникнет такая же ситуация, как и в июле 1853 г.[491], когда Россия возьмет себе залог и будет выжидать, не попытается ли кто-нибудь-и кто именно- отнять его. Первым шагом русской дипломатии, после этих издавна подготовленных действий, будет, быть может, осторожное зондирование в Берлине по вопросу о том, могут ли Австрия или Англия, в случае их вооруженного сопротивления действиям России, рассчитывать на поддержку Германии. На этот вопрос, по моему убеждению, безусловно следует ответить отрицательно. Я думаю, что для Германии было бы полезно, если бы русские тем или иным путем, физически или дипломатически, утвердились в Константинополе и должны были бы защищать его. Это избавило бы нас от положения гончей собаки, которую Англия, а при случае и Австрия, натравливают против русских вожделений на Босфоре; мы могли бы выждать, будет ли произведено нападение на Австрию и наступит ли тем самым наш casus belli [повод к войне].