На Алтае. Записки городского головы

Оказалось, что видимое озерко — даже и не озерко, а просто остаток воды от сильного половодья, который, не имея стока, испаряется от солнечной теплоты и с каждым днем становится все меньше и меньше, а в настоящее время дошел до того, что в нем осталось воды в самом глубоком месте немного выше колена. Вся водная поверхность этого озерка была не более 10–15 шагов в длину и ширину.

Когда мы подошли близко к воде, то заметили, что в ней масса рыбы, которая, как в котле, плавала на поверхности и, задыхаясь в этой небольшой луже, выставляла головки кверху и жадно дышала жабрами. Мы соблазнились и попробовали ловить ее руками, а затем в полуадамовском костюме зашли в озерко. Сначала нас это занимало, как ребятишек, а потом, видя удачный промысел, мы уже занялись и вплотную. Вся рыбешка старалась попрятаться в более глубокое место, но и тут мы свободно доставали ее руками. Нередко случалось, что, переступая босыми ногами, мы чувствовали, как вертелась под нами рыба и, царапая руками по мягкому илу, мы добывали по два и по три карасишка сразу.

Интереснее всего было смотреть на мою охотничью собаку, которая сначала только приглядывалась и никак не могла понять, в чем дело, но когда увидала, что мы таскаем рыбешку, стала хватать мелких щучек, которые лезли больше к берегу. Сперва она, поймав щучку, тут же опускала ее обратно в воду, но когда я стал говорить: «Возьми, пиль! Подай сюда!» — она уже либо отдавала добычу мне, либо выносила на плоский берег, но делала это неохотно и брезгливо, поднимая губы.

Провозились мы на такой курьезной рыбалке, как полагаю, не менее полутора часов, но нас сильно напекло солнцем, и мы бросили, добыв, как оказалось, мелких карасишек и щучек не более 2–3 вершков длиною, кажется, более двух пудов. Сложив всю добычу в мешок от овса, мы привезли ее домой.

Конечно, вся эта рыбешка, в случае ясной погоды, обсохла бы совсем и ею воспользовались бы одни птицы, что, вероятно, и случилось с той, которая осталась от нашей курьезной ловли.

Нельзя было не удивляться дерзости ястребов (или коршунов, как говорят сибиряки), которые, не боясь нас, быстро спускались к той кучке, куда мы выбрасывали добычу, и, моментально схватив рыбку, отлетали подальше на луг и пожирали их. Чайки же только невыносимо пищали и кружились над нами, но разбойничать не решались.

Вспомнил я эту историю и невольно приходит на память другая, когда крестьянин деревни Долговой, по рассказу Титушки, Савелий, или, как он назвал его, Савка Долгов, поймал у себя во дворе довольно большого осетра. Дело в том, что в ту весну была сильно большая вода и всю деревню затопило, так что ее обитатели волей-неволей выкочевали и поселились на время кому где любо. Долгов, подъехав однажды на лодке к своему дому, который был крайним у берега, заметил, что в его затопленном дворе всплеснулась большая рыбина. Он не стал ее пугать, а тотчас объехал с другого конца, набрал разного хламу и загородил потихоньку то место, куда могла зайти неведомая рыбина. Через несколько дней вода сбыла, и Савка, к удивлению многих сельчан, легко поймал у своих ворот порядочного осетра.

Что же касается зайцев, то мне часто случалось видеть их в полноводье, сидящих в затопленных островах, на срубленных пнях или горизонтальных сучьях больших ив. Бывало, плывешь в лодке по Оби и видишь, как косой, спасаясь от воды и завидя своего врага-человека, прижмет к спине свои длинные уши, утянет в себя мордочку, боязливо прищурит, сколько может, несмыкающиеся глаза и весь дрожа от страха, подпускает плывущую лодочку. Мне кажется, что он дозволил бы взять себя руками, но я этого не пробовал и всегда жалел этих животных, которые, быть может, несколько дней просиживали на таких неудобных помещениях, терпели, конечно, и холод, и голод, и все-таки не решались уплыть куда-нибудь на берег, несмотря на то, что зайцы, в случае крайности, довольно легко плавают.

Зная эту боязнь зайцев, многие ружейники плавают на лодочках весною около полузатопленных островов и бьют этих животных.

Думаю, что во время больших разливов много их гибнет вследствие своей трусости, но трупов их, как утопленников, мне видеть никогда не случалось.

С ранней осени, лишь только повалится с леса лист, у меня являлась охота бить тетеревей с «подъезда», и лишь только наступал сентябрь, я уже с Архипычем ездил около полей и лесных колков, куда садилась поднятая птица. Это же самое время было лучшей охотой и моего приятеля Павла, который ездил всегда со своими лайками, поднимал тетеревей на лес и бил их десятками из винтовки.

Позднею же осенью и в начале зимы вся тетеря «сваливалась» обыкновенно в лес, и охота уже производилась «с подъезда», пока не углубеет снег, на особого устройства «подъездных санках», которые делаются на широких полозьях, без отводов и на высоких копыльях.