На берегах утопий

Не забуду и награждение Государственной премией “Отверженных”. Я, Некрасова, Бенедиктов, Воронов, Балмусов, Лученко, Андросов, Куприянова пошли в Белый дом ее получать. Таких банкетов я отродясь не видывал: лебеди из осетров, выпивки – море разливанное. Маргарита Григорьевна Куприянова (у нее в театре была “индийская” тема, поскольку шел спектакль “Рамаяна”) туда пришла в индийской накидке.

После банкета вернулись мы в ЦДТ с медалями на груди. В этот вечер играли “Ловушку”, и опять чиновники к нам прицепились: “Почему пыль на сцене? Почему одни персонажи – избранные, а другие – какие-то кухаркины дети”. Юра Щекочихин аж побелел: “Как вы разговариваете с лауреатами Государственной премии?!”

Нам прикольно, как теперь сказали бы, что спектакль закрывают, а он никак не закрывается. И публика была страшно довольна.

Но все это – взрослая жизнь, а я – главный режиссер детского театра. Значит, нужно было поставить детский спектакль. В журнале “Юность” я прочитал сказку Сергея Михалкова и попросил его сочинить для нас пьесу. Он очень быстро написал “Сон с продолжением” (по “Щелкунчику”), и я решил сделать спектакль-балет. Снежное царство, Сладкое царство, путешествия…

Спектакль шел раз пятьсот с большим успехом (менялся с годами только кордебалет). Михаил Болотин (Михаил Глуз), которого Михалков рекомендовал, музыку сочинил. Все танцевальные фрагменты готовил Миша Кисляров, он тогда работал в ЦДТ, был хорошим артистом и много занимался хореографией (позже он был главным режиссером Камерного музыкального театра имени Бориса Покровского).

Куприянова и Андросов были заняты в спектакле, потом на роль Снежного короля ввелся Редько (он великую Куприянову обожал).

С этой постановкой вообще все удачно сложилось: как раз был съезд партии, то есть понадобился спектакль к дате. “А что главное, – говорю я, – для детского театра? Дети. Есть ли еще у нас театр, который поставит к съезду партии детский спектакль? А мы поставили”. Так что этот спектакль у нас еще и к съезду оказался приурочен. Получилось “два в одном”.

К сороковой годовщине Победы тоже надо было что-то придумать. Валентин Ежов с Григорием Чухраем сделали пьесу “Алеша” по “Балладе о солдате”. Стасик придумал вагон: можно было играть и в нем самом, и вокруг. Сильный, внятный и мощный образ – на протяжении всего спектакля с вагона постепенно снимали щиты, и к финалу от него оставался лишь остов. Почти пустая сцена, рельсы и вагон, который блуждал в бесконечном пространстве. Ставил я этот спектакль будто бы под эпиграфом к пьесе Рощина “Эшелон”: “Будь проклята война, мой звездный час”. Вся труппа до единого актера была занята в двух составах. И Воронов, и Андросов, и Балмусов, и Степанова. Веселкин и Саша Михайлов (был у нас такой прекрасный парень), Жанна Балашова, Яна Лисовская играли героев.

Театр – длящееся на глазах время

Раньше я собирал всю труппу и что-то говорил. Теперь я так поступаю только по необходимости. Репетиция и есть наше договаривание о том, что мы делаем, для чего, и как живем. Если я не подготовлюсь к репетиции досконально, я – ноль. Мейерхольд говорил, что должен знать все до репетиции, а потом прийти и все сделать наоборот. Замечательная формула! И я тоже должен знать все. Наше дело прекрасное, если есть сверхзадача, сверхмысль, сверхэмоция. А уже потом – конкретика, тысяча мелочей.

Сперва подробно разбираем сцены, что в них происходит, что мы должны играть, какой ассоциативный ряд, какое к каждому отношение имеет. Артисты все (и студенты) – интересные личности (одни умны и образованны, другие не очень, но это не суть важно). Вот я рассказал актерам, что думаю, как вижу сцену, а потом прошу: “Разбейте меня, опровергните, растопчите, уничтожьте”. И начинается интересный диалог. Не то чтобы противодействие: просто настоящий артист станет мой разбор переводить на свой язык. И этот процесс очень интересно наблюдать.