На берегу неба

– Так ведь это, – забормотал Мурзилка, – таскать, это, надо… Мы уж наш вездеход забили…

– Да вы что, вашу мать, охренели, что ли?! – заорал майор. – Какого черта?!

– Думали, до Комиссарки допрем, там и разгрузимся – чего время терять? – бултыхался во вранье Мурзилка.

– Мудачье, – безразлично сказал майор. – Все не так надо было… Где Егоров?

Николай повернулся к парню и показал сильно сжатый кулак. Тот обреченно закрыл едва приоткрытые глаза.

– Где Егоров, я спрашиваю?!

– Ушел, – выдавил из себя Мурзилка. – По берегу, наверно…

– Так, – произнес чужой со злостью. – Вы все перепились, что ли? Что за машина с той стороны?!

Мурзилка не нашелся, что ответить, и неуверенно замычал. Николай вполголоса ругнулся.

– Чья машина? – снова спросил чужой.

– Моя, – вдруг сказал Шварц.

Воцарилась глубокая тишина. Николай что-то пошептал себе под нос и перекрестился. Она не удержалась и позволила себе выглянуть: метрах в двадцати от них стояла тяжелая хищная тварь на гусеницах с приплюснутым, как у лягушки, рылом. Высунувшись по пояс из кабины, наверху сидел человек. Круглое самоуверенное лицо его растягивала принужденная улыбка.

– Что прячешься, господин начальник? – почти весело спросил человек, смерив Шварца взглядом. – Или ловишь опять кого?

– Нет, – сказал Шварц, делая шаг к тягачу. – В прятки играю.

– Это дело, – одобрил чужой, оглядываясь по сторонам. – Опять Мурзилка набедокурил?

– Да вот, – отозвался Шварц, делая еще один шаг вперед. – На полтонны рыбы взял, а речка-то запрещенная…

– А, а! – развеселился чужой. – Это бывает с ним. Ворует, грешен.

– Рыбу-то я у него конфискую, сам понимаешь, – произнес Шварц задумчиво.

Майор помолчал.

– Это решай без меня, господин начальник… И так времени нет, а я тут с тобой заболтался…

– Ладно, – сказал Шварц не слишком уверенно. – А солярки не нальешь в вездеход, а то тронуться не можем?

– Солярки? – усмехнулся майор. – Кончилась, что ли?

– Ну.

– Налить можно, – расплылся в улыбке майор. – Почему не налить?

Он скользнул в люк. Военный тягач зарычал, развернулся, работая одной гусеницей, и двинул задним ходом к вездеходу, заставив Шварца отступить в сторону. Потом остановился, вздрогнул и рванулся вперед – несмотря на обрыв – прямо к реке.

– Уйдет! – закричал обманутый Шварц, вскарабкиваясь на крышу вездехода. – Саня, гони!

Она почувствовала, как мир закачался и в следующий момент вездеход уже ломился через прибрежные заросли, подминая под себя кусты. Один мешок с рыбой сразу развязался, и скользкие тела еще живых лососей оказались повсюду. Пластаясь по ним, полз к кабине Мурзилка, неизвестно как оказавшийся в кузове. Глаза его горели мрачным спиртовым огнем. Добравшись до кабины, он вдруг заорал, выпрямившись во весь рост:

– Давай! Отрезай, мать твою в душу! К реке не пускай его!

Рядом первобытно матерился Николай. Она увидела распахнутый в проклятьях земляной Мурзилкин рот, увидела, как мальчик-солдат, вцепившись в борт голубыми руками, беззвучно плачет. Она захотела, чтоб остановились и высадили ее – с нее довольно было приключений, довольно настоящего, всего довольно! – но не успела даже пикнуть. Осыпая песок, вездеход ухнул с берега в воду, она ударилась грудью о борт и тут же опрокинулась навзничь в вонючую жижу. Песком из-под гусениц чужака обдало весь кузов. Уже не видя ничего, сквозь лязг железа и дикий рев, услышала она чей-то крик в самое ухо: «Держись!» Различила стальной блеск воды и наваливающуюся на них сбоку темную тень. Потом – грохот, ощущение ускользающей из-под ног опоры – почти невесомость! – и вдруг стиснувший ее холод стремительной воды.

Она не видела, как тягач майора ударил в борт Мурзилкин вездеход, не видела, как Шварц перепрыгнул на крышу чужой кабины и, откинув люк, бил сапогом майора в голову. Она не знала, чьи руки нащупали ее в ледяной тьме и, выдирая волосы, потянули к ускользающему свету неба. Она не знала, кто дышал ей в рот и бил по щекам, но, почувствовав на губах вкус крови, первое, что увидела она, был желтый пронзительный глаз, мигающий мокрыми ресницами.

Ее подняли и повели куда-то, и, когда ее вырвало, она заметила мальчишку, что взад-вперед бегал по песчаной косе и надтреснутым голосом, которого никто никогда не слышал от него, звал:

– Папка! Папка!

Река, гремя, неслась вперед – туда, где навстречу ей поднимались медлительные волны океана. Океан дышал шумно, но безучастно: тащил себе с берега песок, выбрасывал мусор. Из темных его глубин поднималась на нерест нежная нерка. А под водою – там, где река соединяется с морем, – широко раскинув руки и кивая головой, встречал рыбу Мурзилка, звал войти в свободное устье…

И это было настоящее, самое неподдельное настоящее, в котором ни она, и никто, даже сам Господь Бог, ровным счетом ничего не могли изменить… Пока люди Шварца возились с вездеходами, вязали майора и писали новые протоколы, она подобрала на песке черную пуговицу от старой Мурзилкиной кофты и протянула ее Пашке. Он отбежал, как дикий волчонок, и, кажется, даже не понял, что она подала ему.

Эти квартиры