На что способна умница

А тем временем миссис Суонкотт добывала деньги единственным оставшимся у нее способом. Изо дня в день она грузила домашними вещами детскую коляску, на которой еще недавно возила на фабрику готовые рубашки. Изо дня в день она вместе с другими женщинами отстаивала бесконечные очереди в ломбард, отдавала в залог все, кроме самого необходимого. Воскресную одежду детей. Фарфоровых собачек, раньше украшавших каминную полку. Шкаф. Стол. Кровать.

— Вскоре у нас не останется ничего, кроме нас самих, — скорбно говорил Берни. — А что дальше?

А дальше — работный дом. Почти как вся беднота, миссис Суонкотт жила в постоянном страхе перед работным домом. Это место, где отнимают детей. Там принуждают к тяжелой и грязной работе, а кормят впроголодь. И если избежишь голодной смерти, то наверняка умрешь там от еще чего-нибудь. Как уже умерло множество людей.

И с детьми больше не увидишься.

Нелл ходила в женскую организацию, стучалась в двери. Суфражистки, несмотря на все свое сочувствие, ничем помочь не могли. Ежедневно к ним ломились толпы таких посетителей, как Нелл и ее мать, и все рассказывали одно и то же. Но в организации выслушали и саму Нелл, и ее мать и пообещали известить их, если появится работа.

Но она так и не появилась.

Одна из молодых сотрудниц организации суфражисток объяснила Нелл, что ее мать могла бы подать заявление на пособие, полагающееся ей как жене солдата. Миссис Суонкотт весь день простояла в очереди в общественную администрацию Бромли наряду с сотнями других солдатских жен и членов их семей. Но деньги не приходили. Казалось, это симптом общей неорганизованности, в которую была ввергнута вся страна. Кому есть дело до женщин из Ист-Энда, когда у солдат, таких как мистер Суонкотт, нет даже обуви?

В отчаянии мать Нелл металась то в комитет надзора за исполнением закона о бедных, то к приходскому попечителю, снова к суфражисткам, а потом — в уже привычное унылое паломничество на биржу труда, в ломбард и любое место, где могла найтись работа.

— Когда будут писать историю этой войны, — сказала миссис Суонкотт, — надеюсь, не забудут про то, как умирали от голода жены и дети!

— Ага, как же, — подхватила пессимистично настроенная социалистка Нелл. — Напишут про «наших мальчиков», про всех, кто ушел в армию, и тех, кто обходился без шофера, чтобы помочь стране в военное время.

— Ну, тогда стыд им и позор. — Миссис Суонкотт злилась на господ будущих времен так же, как и на нынешних.

— Vive la чертова революция, — заключила Нелл.

Дело принципа

Мэй всегда была не такой, как все. Но раньше это почему-то не имело значения. Правда, в школе ее слегка и беззлобно поддразнивали за суфражистский значок на воротнике пальто и за вегетарианство (на обедах она съедала гарнир, а отбивную оставляла или, к примеру, выбирала только овощи из рагу). Но Мэй знала, что подруги любят ее, даже если находят немного странной, и кому есть дело до того, что думают остальные девочки? Только не ей!

Но теперь все изменилось. В школе Мэй каждая ученица, и каждая учительница, и даже смотрительница и поденщица — все поголовно сделались патриотками. Школьная газета публиковала пламенные статьи под лозунгом «кто хочет, тот сумеет внести свою лепту». На уроках рукоделия вязали подарки солдатам. На английском писали патриотические сочинения о необходимости вступления Великобритании в войну.

— Ужас, — говорила Мэй маме. — Для них это все равно что… игра или что-то вроде. Неужели они не понимают, что люди погибают?

Но другим девочкам казалась романтичной даже эта сторона войны. Брат Барбары, подруги Мэй, ушел в армию, и Барбара со всей серьезностью говорила, как он горд честью умереть за свою отчизну и что погибнуть на поле боя лучше, чем от старости, в собственной постели, и он почти надеется, что все-таки погибнет, чтобы все могли им гордиться. Подобные взгляды озадачивали Мэй, но не девочек из ее класса, которые кивали и уверяли, что поступили бы точно так же, будь они мужчинами.

Мэй не принимала участия в этой патриотической деятельности. Она наотрез отказалась вязать вещи для солдат и вместо этого упрямо вышивала носовые платочки в подарок миссис Барбер. Вместо патриотических сочинений она писала о том, как это глупо — даже не попытаться добиться мира путем переговоров, пока не погибнут тысячи мужчин: парадоксальный идиотизм ситуации, яростно писала она, заключается в том, что об окончательном мире придется договариваться все равно, так почему бы просто не сделать это с самого начала? Барбаре она сказала, что считает ее брата недоумком, и поручилась, что он изменит свое мнение, как только окажется на поле боя среди трупов.