На что способна умница

Давние доводы вспоминались легко, но теперь они казались немного неубедительными даже самой Мэй. Она уже успела увидеть, с какой удручающей готовностью женщины посылают своих мужей и сыновей во Францию. Миллисент Фоссет возмутила маму заявлением, что даже заикаться о мирных переговорах — уже предательство, и это заявление обескураживало как идущее вразрез с официальной позицией большинства членов ее организации. Если старая миссис Панкхёрст переменила мнение — это одно дело, но чтобы и миссис Фоссет!..

Миссис Торнтон в бешенстве вышла из организации — и, следует отметить, не только она одна. Но все равно. Мэй импонировала сама мысль о современной женщине, женщине двадцатого века, способной избавиться от устаревших традиций викторианской Англии. Глубокую подавленность внушало открытие, что и современная женщина, оказывается, в своем национализме и стремлении развязывать войны недалеко ушла от женщины викторианской эпохи.

Миссис Барбер понимала это так же хорошо, как и Мэй, но молчала. Мэй и ее мать она любила, как родных детей, но считала обеих неисправимо наивными и не видела причин избавлять их от странной и забавной веры в присущую человеку доброту. Квакеры считали, что Бог есть в каждом. Но миссис Барбер думала, что существуют и исключения.

— Да уж! — сказала она Мэй. — Мысль чудесная, детка, но мистер Асквит, знаешь ли, не пустит твою мать в Нидерланды вести переговоры с немцами. Да еще, пожалуй, арестует ее как шпионку и отправит в тюрьму.

— Маме все равно, — заявила Мэй. — И мне тоже. Пусть мистер Асквит только попробует!

Утешение

Этот декабрьский день нагонял тоску. Нелл, которой было невыносимо даже думать о возвращении домой, повернула вместо этого к дому Мэй. По крайней мере, у нее тепло. (Хотя на самом деле не очень: камин в гостиной вечно капризничал, чадил и гас, а в комнате Мэй огонь летом разводили, только когда она болела. Так что у нее холоднее, даже чем у Нелл. Но Мэй охотно одалживала гостье свои свитера. И еще они прибегали к другим способам согреться, когда оставались вдвоем.)

По крайней мере, там тихо. И можно было спокойно подумать.

И есть еда.

Но еды в последнее время стало меньше, чем прежде. Никто теперь не ест вдоволь, даже господа. Нелл никогда не знала толком, сколько денег у семьи Мэй, и, конечно, не спрашивала. У них и прислуга, миссис Барбер, и красивый дом, и дорогущая школа для Мэй, да и сама миссис Торнтон явно из благородных. Но вместе с тем Мэй носит штопаную, поношенную и неказистую одежду, а ее матери приходится работать, да еще этот неисправный камин и воркотня миссис Барбер, что хлеб дорожает и едят они одни овощи. Если питаешься одними овощами, значит, не при деньгах и не можешь позволить себе жаркое хотя бы по воскресеньям. А в семье Нелл даже сейчас, в нужде, чай заедали хлебом с говяжьим жиром.

Так что все это выглядело загадкой. Видно, у благородных свои правила. Хотя насчет еды никто ни слова не говорил, у Нелл сложилось впечатление, что все сочувствуют ей, все рады ее приходам, но, пожалуй, все-таки невежливо заходить в гости постоянно. Особенно при нынешних ценах, да еще когда мама Мэй так занята своей антивоенной работой, что ей некогда давать уроки музыки.

Это, само собой, не значит, что лучше к ним носа не казать. Но все-таки… М-да. В общем, она поняла.

Нелл и вправду понимала. Она была болезненно самолюбива и скорее умерла бы, чем дала миссис Барбер повод считать, что она пользуется щедростью Мэй. В итоге она отклонила столько приглашений, что Мэй уже терялась в догадках, не зная, чем оскорбила ее. Да еще стояла глубокая осень, и посидеть в парке, как летом, было уже нельзя. А у Мэй — учеба и уроки по вечерам. И много других «да еще и»…

Но совсем не видеться с ней Нелл не могла. Мэй была для нее как опиум. Как бренди в морозный день. Как удар током. От нее все зажигалось. При чем тут мелочные мысли о хороших манерах, если ее ждет Мэй?

И она все равно приходила.

Просто приберегала Мэй для самых тягостных и безысходных дней.

Сегодня выдался как раз такой. Тем утром ей предложили работу помощником молочника. Но на новом месте она продержалась всего пять минут, а потом прежний помощник, явившийся с опозданием, завопил ожесточенно и ревниво:

— Да как же вы могли нанять ее, мистер? Она же девчонка!

— Сдурел, что ли? — грубо оборвал его молочник и вдруг засомневался: — Это правда?

Нелл медлила, а тем временем мальчишка продолжал вопить:

— А как же! Это же сестра Билла Суонкотта! Гляньте на нее — у нее сиськи!

— Заткни пасть! — яростно выпалила Нелл, но было уже поздно. Случилось непоправимое.

— Чего это ты так вырядилась? — возмутился молочник. — Мерзость это, вот что я скажу. Вроде тех мегер, которые ходят тут — то стекла бьют, то еще чего. Чокнутые, вот кто они. Под замок бы их посадить, пока не угробили кого-нибудь. Что это твоя мать затеяла, если разрешает тебе разгуливать в таком виде? Я, дорогуша, не шучу, никто не даст тебе работу, если ты вон что вытворяешь.