На что способна умница

Хуже всего было по утрам. Ночью еще куда ни шло: все они спали в одной постели, тесно прижавшись друг к другу, поэтому умудрялись согреться. Но просыпаться и видеть, как изнутри на оконных стеклах расцвели ледяные узоры, похожие на резные листья папоротника, доставать из-под кровати ночной горшок с замерзшим содержимым, выбираться из постели, голыми руками нашаривать промерзшие насквозь башмаки и обуваться, разводить огонь, готовить завтрак — все это было невыносимо. Руки Нелл стали красными и обветренными от постоянного, каждодневного холода. На обеих кистях рук и ступнях появились ознобыши — красные, вспухшие волдыри, из-за которых она морщилась и вскрикивала от боли всякий раз при ходьбе или попытке делать что-нибудь руками. День стирки превратился в пытку: больно было окунать израненные руки в ледяную воду для полоскания, больно стоять в мороз на дворе и вертеть рукоятку, отжимая между валиками белье. Проснувшись на следующее утро, Нелл видела, что выстиранная одежда, висящая под потолком на веревках, сплошь покрыта тонким слоем инея. Прежде чем одеться, иней приходилось стряхивать руками.

Вынести это было невозможно.

И все равно приходилось.

Ознобышами страдала вся семья. Они просто появлялись каждый год. У всех, даже у таких богачей, как Мэй. Даже у детей. Как бы мама ни кутала Сидди, ему всегда было холодно. А в этом году особенно. Самой себе Нелл казалась хрупкой и ломкой, словно лишилась всех запасов силы, всего того, что прежде не давало ей сломаться. Любая мелочь была способна сбить ее с ног, каждый удар становился болезненным.

Дети постоянно были простужены. Сидди кашлял так, что всякий раз у Нелл щемило сердце. Малыши вроде Сидди обычно так не кашляют. Значит, рано или поздно кто-нибудь из них сляжет — скорее всего, Берни.

Берни всегда был слаб здоровьем. Течение его жизни то и дело нарушали болезни: дифтерия, ревматическая лихорадка, сильный грипп, который чуть не прикончил его в возрасте четырех лет. Берни всегда казался существом не от мира сего — может, это было следствием его частых и затяжных болезней. Мать относилась к нему как к любимчику, нисколько не стесняясь этого.

«Детям даешь столько любви, сколько им нужно», — однажды сказала она, и Нелл подумала, что это, пожалуй, правда. Мать почти не вмешивалась в ее жизнь, за что Нелл была ей благодарна, но вставала на защиту старшей дочери, когда ей это требовалось. А Берни доставались от нее длинные бессонные ночи: мать просиживала их возле его постели, когда он болел, работала дома, рядом с ним, пока он не мог ходить в школу, и оберегала его от всех, создавая защитную зону чуть ли не в милю шириной.

Тем утром, когда Берни проснулся в слезах, весь горячий на ощупь, они вызвали врача. Им пришлось, несмотря на расходы. Врач сказал то, что они уже и сами заподозрили: пневмония. От пневмонии дети умирают. Мать поспешила в общественную больницу, надеясь, что там найдется свободная койка, но все места были заняты солдатами, а болезням гражданских лиц уделяли внимание во вторую очередь.

— Согрейте его как следует и давайте обильное питье, — велел врач. На большее ему не хватило времени: оба его коллеги ушли на фронт, вся работа в больнице легла тяжким грузом на его плечи.

«Согрейте его как следует» — легко сказать, но почти невозможно сделать там, где уголь стоит вдвое дороже, чем до войны. Миссис Торнтон отдала им все запасные одеяла и свитера, хотела дать им денег, но Нелл отказалась, и мать Мэй не стала настаивать. За одеяла Нелл была благодарна, но рассеять жуткий холод их комнаты мог лишь уголь. А уголь стоил денег.

Нелл нужна была работа. Она понимала это, но трудно найти работу, если сидишь с Берни, пока занята мать. Берни был хоть и не тяжелым пациентом, но требовал внимания. Если он принимался плакать, Нелл не знала, как его утешить. От жара он бредил — однажды в бреду ему показалось, что отец вернулся домой с войны с ожогом на всю половину лица, как у человека, которого они видели в садике возле больницы, и он расплакался и долго был безутешен. В другой раз ему привиделось вторжение немцев, марширующих по улицам. Именно такая работа была особенно ненавистна Нелл — сидеть одной рядом с Берни в затемненной комнате. Она всегда терпеть не могла сидеть смирно.

Когда Дот возвращалась из школы и могла побыть с Берни, Нелл снова пускалась на поиски работы. Впрочем, ее появилось больше, чем в начале войны, более прибыльные места стали наконец доставаться женщинам. Их брали даже служащими на станции подземки, и поговаривали, что скоро разрешат водить автобусы — вообразите только, женщина — шофер автобуса! Удивительно, правда? Появлялась работа и другого рода — непосредственно связанная с войной. Одна знакомая Нелл осматривала и чистила винтовки, которые привозили с фронта.