На что способна умница

И повернула в ту сторону, откуда пришла, к Виктория-парку. Быстрая ходьба пришлась ей под настроение в те минуты. Домой нельзя. К Мэй тоже. Ей некуда идти. Гнев уже выветрился, и она ощущала лишь усталость и неподъемный груз отчаяния.

Она ведь знала, что так все и будет. Шагала в сумерках и думала: она с самого начала предвидела такое. А как же иначе? И вообще, чем она могла привязать к себе такого человека, как Мэй? О книгах, которые читала Мэй, она и не слыхивала. Ей ни в жизнь не уследить за безумными скачками в ее рассуждениях (хотя втайне она не раз гадала, по чьей вине — ее или Мэй). Мэй считала своим долгом помогать немцам и пацифистам. А Нелл — облегчать жизнь обычным женщинам вроде ее матери и помогать таким солдатам, как ее отец, которые умрут без оружия. Они обе хотели мира и обе хотели голосовать. Только смотрели на одно и то же под настолько разными углами, что удивительно, как они вообще надеялись хоть когда-нибудь понять друг друга. На какую совместную жизнь они могли рассчитывать? Где бы они могли жить? Чем заниматься?

Нелл почти не сомневалась, что Мэй не задумывалась, каким могло быть их совместное будущее и могло ли оно быть у них вообще. Сама Нелл никогда не заикалась о нем — слишком уж невероятным и далеким оно казалось. Но все же иногда представляла его себе.

В этих мечтах у них была комната или две — скромные, без излишеств. Но их собственные. Только для них двоих. Нелл была одержима мыслью о личном пространстве, комнате, которая принадлежала бы только ей. И то, что в своих мечтах она разрешала Мэй поселиться рядом, было великой честью, о чем Мэй даже не подозревала.

Они стали бы работать, они обе. Где и как, Нелл не представляла, но, когда давала волю своему воображению, ей виделась работа ради дела, в которое они бы свято верили, по примеру мисс Панкхёрст. Но все это, конечно, возможно лишь после войны…

После войны… Они станут активистками, социалистками, феминистками. Займутся всем тем же, что и лучшие из женщин, каких только знала Нелл. Они попадут в мир Мэй — в тот самый мир, в котором, если верить Мэй (а Нелл до сих пор не знала толком, верит ли ей), их… ненормальность… окажется приемлемой и простительной.

В это видение Нелл не верилось. Однако оно нравилось ей. И манило ее, как манит изгнанника родина. Ей казалось, что всю жизнь она провела запертая в клетке, а Мэй выпустила ее. А теперь…

Теперь все разом исчезло.

В ней нарастал всхлип, и она стиснула зубы, чтобы сдержать его. Ей нельзя реветь. И она не станет

. Но как же она устала. Как будто всю жизнь сражалась за то, что просто не могла получить, за то, что невозможно иметь, потому что его не существует. Суфражистки, может, когда-нибудь и получат избирательное право, а она… откуда у нее возьмется то, чего она хочет, если даже она сама не знает, что это? Жить в мире, где ее считают своей и любят просто за то, что она есть. Возможно ли такое? Благодаря Мэй она разрешила себе думать, что да, пожалуй. Но как? Ведь они с Мэй по-прежнему живут все в том же старом мире. Нельзя требовать, чтобы целый мир изменился в угоду тебе одной.

Она дошла до моста через Лаймхаус-Кат — длинный и узкий канал, проходящий через весь Бау. И остановилась. Еще ни разу за всю свою жизнь она не чувствовала такой усталости и безнадежности. Весь мир катился в тартарары, и вместе с ним — принадлежащая ей частица мира. Как вокруг темно! Она ни разу не бывала в Виктория-парке в темноте — какой он на вид? Вдруг она вспомнила, что парк, конечно, уже закрылся. Ворота заперты. Это осознание стало последней каплей. Ей захотелось упасть прямо там, где она стояла, и больше не вставать. Уснуть навсегда.

Она посмотрела с моста на темную воду в канале. В прошлом году в нем нашли утопленницу. Самоубийцу. Нелл не умела плавать, а вода казалась ледяной. Утонуть в ней будет проще простого.

От этой мысли ей вдруг стало легче. Можно просто сдаться. А почему бы и нет, в конце-то концов?

Не то чтобы ей хотелось умереть. Просто она слишком устала от жизни. Да и ради чего ей жить? За что бороться? Война отняла у нее даже славные битвы за свободу. Разве свобода женщин сейчас имеет значение? Разве имеет значение хоть что-нибудь?

Она положила ладони (совсем загрубевшие) на перила моста.

— Все путем, парень?

Вопрос застал ее врасплох. Какой-то мужчина, наверное лодочник с канала, с озабоченным видом вглядывался в нее. Смущенно и неловко она опустила ногу.

— М-м… ага. Я так просто…

Она его не убедила.

— Что бы ни стряслось, утро вечера мудренее, можешь мне поверить.

Господи! Ее лицо жарко вспыхнуло от стыда. В голове билась единственная мысль: уйти, убежать как можно быстрее, пока он не завел расспросы, ожидая от нее ответов. А вдруг он вызовет полицию? Самоубийство — это ведь преступление? Убийство самой себя? Тогда ее посадят в тюрьму. И что скажет мама?

— Ага, — кивнула она. — Только я вовсе… я просто… мне пора домой.

И она побрела прочь к дороге. Назад на Кони-лейн, навстречу завтрашнему дню.

Выбор