На что способна умница

— Если еще не поправляется — это же хорошо, — растолковала она. — Может, это значит, что его отправят домой. Может, даже навсегда! Просто он глупый, честный и не знает, что надо писать «уже поправляюсь», даже если тебе оторвало ноги, хотя у него-то с ними наверняка все в порядке, — поспешно поправилась она, взглянув на Ивлин. — Никто не посылает почтовые открытки с оторванными ногами — в этом случае шлют любезные письма о том, что все просто замечательно, несмотря ни на что. У Инид из моего класса тетя Мэри получила такое, и Инид рассказывала, что тетя Мэри говорила, что в жизни ничего нелепее не читала. И потом, — жизнерадостным тоном продолжала она, — он же не зачеркнул «письмо отправлю». Значит, скоро все выяснится.

Этим Ивлин и пришлось удовлетвориться.

Газ

Ответ на ее вопросы стал известен несколько дней спустя в виде официального извещения, отправленного родителям Тедди. Он был ранен «в живот» и вдобавок пострадал при газовой атаке, находился в госпитале во Франции, но значился в списке тех, кого надлежало отправить домой в Англию как можно скорее. А это, как знала Ивлин, могло означать несколько дней или даже недель. Брату Тедди, Герберту, пришлось почти неделю ждать поезда, приуроченного к расписанию паромов.

— А после больших наступлений раненые ждут еще дольше.

Ивлин вместе с ее родителями и родителями Тедди собирали все известные им сведения о газовых атаках. От них погибали. А если и выживали, то с внутренними ожогами горла и поражением значительной части легких. Как при принудительном кормлении через трубку, с содроганием подумала Ивлин. Какие бы опасности, подстерегающие Тедди во Франции, ни рисовались в воображении Ивлин, ничего подобного она не предвидела.

Герберт, к которому обратились за разъяснениями, не стал вдаваться в подробности.

— Боже милостивый! — ахнул он. — Бедняга. Ну что ж, при некотором везении можно считать, что он уже отделался.

Ивлин пыталась представить себе Тедди, но официальные слова извещения, когда речь шла о ранениях, означали слишком многое. Так, «контузией» могли назвать что угодно — от ночных кошмаров до головных болей, при которых контуженый в буквальном смысле слова не мог ни говорить, ни шевелиться. «Огнестрельное ранение» могло относиться как к человеку, который чудом выжил, так и к тому, кто навсегда остался инвалидом или просто был задет и оцарапан осколком. Ивлин, Хетти, ее мать, родители Тедди — все написали по письму, но обещанное письмо от Тедди так и не принесли, и Ивлин убеждала себя, что беспокоиться не о чем: дело почти наверняка в перебоях с доставкой почты. Но, к собственному изумлению, обнаружила, что молится. Она, Ивлин Коллис, которая никогда не верила даже в рождественского деда, не то что в Иисуса!

«Дорогой Боже», — начала она и остановилась, сама не зная, чего хочет. Чтобы Тедди был цел и невредим? Чтобы Тедди пострадал настолько сильно, чтобы о его возвращении во Францию не могло быть и речи, чего, кажется, ожидал Герберт? Или просто чтобы Тедди был жив?

«Дорогой Боже, — наконец принялась молиться она так искренне, как раньше не говорила ни с кем, даже с Тедди, — не дай ему умереть. Дай ему благополучно вернуться домой. Пусть он все так же любит меня, и чтобы я его любила. Дай ему остаться прежним Тедди, умоляю, Господи, и тогда все остальное образуется».

Судебный пристав с чайной чашкой

Мэй уже смирилась с тем, что борьбу за избирательное право для женщин оттеснила на второй план борьба за мир. Поэтому удивилась, когда, вернувшись домой из школы однажды в пятницу, застала в одной из комнат судебного пристава, пьющего чай с печеньем. Пристав был довольно тучный, с круглой багровой физиономией и лоснящейся красной плешью на макушке.

— Здрасьте, — растерянно поздоровалась Мэй, и пристав откликнулся, поднося к губам чашку:

— Добрый день, мисс.

Миссис Торнтон переминалась у стола, нервно барабаня пальцами по стопке нераспроданных «Голосов женщинам». Казалось, ее переполняет еле сдерживаемое возбуждение. Что-то определенно стряслось, поняла Мэй.

— Что случилось? — спросила она и услышала от матери:

— По всей видимости, меня признали банкротом. Невероятно, правда? А я уверена, что никогда в жизни не влезала в долги.

Мэй изумленно уставилась на нее. Банкротство! Не может быть. Да, с деньгами у них туго, но не настолько же. И потом, мама из квакеров. Она ни за что не стала бы покупать то, что ей не по карману. Чулки она носила штопаные-перештопаные, с одной и той же потрепанной коричневой сумочкой ходила с тех пор, как Мэй помнила себя. Если они не могли что-то позволить себе, то и не покупали. И всегда платили по счетам.

— Ничего не понимаю, — высказалась она, а мать объяснила:

— Это все из-за кампании по неуплате налогов, дорогая. «Кому налоги платить — тому и в правительство входить» — помнишь? Мы не платим налоги, пока правительство не дает нам права голоса.