Она завернула его в одеяло и теперь пыталась стянуть концы. Сейчас он выглядел вполне безобидно – так, груда тряпья в химчистку. Она запросто сделала то, что приводило меня в ужас.
– Веда!
– О, прекрати! – яростно оборвала она и отошла в сторону.
– Теперь я все доделаю. Тебе лучше уйти.
– Я не останусь здесь одна. Да какое это имеет значение? Думаешь, они поверят, что я не имела с этим ничего общего?
Мы посмотрели друг на друга. Лед в ее глазах начинал меня беспокоить.
– Хорошо.
Я взял его за плечи, она – за ноги. Пока мы тащили его из лачуги, я думал о его бледной, худой, плохо одетой сестре. «Макс так неуправляем. Он может нарваться на неприятности». Что ж, теперь ему уже не на что нарываться.
Мы переехали через холмы, в темноте и под дождем. Мы положили его в багажник на резиновый коврик, и я все думал о нем и о том выражении на его лице, когда я нашел его. Пока я копал, Веда сидела в машине. Я работал в свете одной из фар и все время чувствовал, как она смотрит на меня. Мы глубоко похоронили его. Когда мы подносили его к зияющей яме, одеяло размоталось, и мы снова увидели его мертвое лицо. Я отпустил его и отступил. С глухим стуком он упал на земляное дно, но его мертвая улыбка и сейчас остается со мной.
Под проливным дождем мы долго забрасывали обратно влажный торф и разравнивали поверхность. Если дождь будет идти так всю ночь, к утру не останется уже никаких следов. Я не думал, чтобы его когда-нибудь нашли.
К тому времени, когда пора было двигаться назад, мы оба промокли, замерзли и валились с ног от усталости. Никто из нас не мог придумать, что сказать, и поэтому мы ехали в тишине. На полу в передней осталась кровь, и мы вдвоем занялись уборкой. Мы выскребли резиновый коврик в багажнике, мы осмотрели весь дом в поисках вещей, принадлежавших ему, и я нашел его разваливающийся бумажник, упавший под стол. В нем оставались какие-то бумаги, но мне не хотелось сейчас копаться в них, и я просто сунул его в задний карман. Наконец мы остановились. В комнатах не было ни малейших следов его присутствия здесь, но тем не менее он был везде. Я видел его стоящим в дверях, сидящим за столом, ухмыляющимся над нами, откинувшимся на стуле с изуродованным лицом, лежащим на полу с безмятежным взглядом и ножом в груди.
– Кажется, лучше бы ты не делал этого. – Слова выпрыгнули из ее рта так, как будто она не могла больше держать их внутри. – Я больше ни слова не скажу об этом, но я бы отдала что угодно ради того, чтобы ты не сделал этого.
Я мог сказать ей тогда. Я хотел сказать, но не сказал. Я столько наворотил в своей жизни, что еще одно пятно уже ничего не меняло; по крайней мере, так я думал тогда. С ней же все по-другому. Она шла вверх; такое известие сломает ее.
– Нам не нужно говорить об этом. Приготовь кофе.
Ставя чайник, Веда спросила:
– Они могут прийти сюда искать его?
– Не думаю. Никто не знает, что он пошел сюда. Они посмотрят по побережью, если вообще будут смотреть. Это не Линдсей Бретт.
– Мы останемся здесь?
– Придется.
Она вздрогнула:
– Мне кажется, нам лучше уехать. Меня не оставляет чувство, что он здесь.
– Я знаю. Со мной то же самое. Но мы останемся. Нам некуда деваться. А здесь до сих пор мы были в безопасности.
Когда мы допили кофе, над холмами уже занялся рассвет. Я думал о том, что впереди нам предстоит длинный день. Мы оба думали каждый о своем. Неожиданно я понял, что теперь все будет уже не так, как прежде. Она думала, что я убил его; я знал, что это она. Нет, теперь все уже будет по-другому. Женщины – милые создания. Вам никогда не понять их. Любовь между мужчиной и женщиной – хрупкая вещь. Если только она разлюбит меня, моя жизнь будет в ее руках. Глядя на нее теперь, я сомневался, не разлюбила ли она меня уже. Это беспокоило меня. Еще один шаг вниз. Еще одно темное пятно. Они всегда ведут вниз.