На далеких рубежах

-- Эх ты, бестия! Такая девушка, а он еще спрашивает, он еще думает! Вай-вай! Была бы эта Нина моей сестрой, я, не думая, пересчитал бы тебе ребра!..

Телюков вошел в дежурный домик, дружески положил руку на плечо радисту-телефонисту Исимбаеву.

-- Ну, что там слышно?

-- Ничего, товарищ капитан. Чужой самолет ушел, в воздухе спокойно.

-- Значит, и вздремнуть не возбраняется?

-- Не возбраняется, товарищ капитан.

-- Ну, если так... -- Телюков навзничь повалился на кровать и закрыл глаза газетой. Услышав, что рядом на кровать лег Махарадзе, сказал ему:

-- Пиши, Вано, жене. Пусть не забудет прислать "Букет Абхазии".

-- Правда? Дай руку, друг!

Телюков молча протянул ему руку.

Глава шестая

Лейтенант Байрачный вертелся как белка в колесе. Бедняга даже осунулся за последнее время: щеки ввалились, а вздернутый нос заострился. Что говорить, нелегко быть летчиком, и секретарем комсомольской организации одновременно. В течение недели приходилось два дня дежурить и две ночи летать, овладевая слепыми полетами. Заседания комитета, собрания, совещания -- все это большей частью падало на вечер. Даже собрать членов комитета и то было не так просто в условиях авиационного полка. Один дежурит днем, другой ночью, третий обслуживает полеты, четвертый летает, если не сидит где-нибудь на запасном аэродроме в плену у непогоды.

Много хлопот доставляла Байрачному затея с "Ледяной Венецией". Начальник клуба старшина Бабаян оказался человеком неповоротливым и безынициативным. Скажешь -- сделает, а не скажешь -- и так сойдет. Да и командование, к сожалению, равнодушно отнеслось к идее создания "Ледяной Венеции". Тыловики, старый скопидон, пожалел крайне необходимый для расчистки площадки бульдозер. Пришлось расчищать вручную.

Часто Байрачный, вернувшись с аэродрома или из учебного класса, бросал на лету клич: "А ну, комсомольцы, за лопаты!" -- и сам первый выбегал на площадку. Таким путем работа хотя и медленно, но все же подвигалась вперед.

Официальное открытие "Ледяной Венеции" намечалось на 23 февраля -- День Советской Армии. В этот праздничный день каток и открылся. Собралось очень много людей, главным образом молодежи.

К вечеру, после торжественного собрания, на площадке, освещенной догорающей вечерней зарей, вспыхнули вдруг разноцветные огни, загремели звуки духового оркестра, приглашая на каток жителей авиационного городка. И по свежему, блестящему как зеркало льду заскользили первые конькобежцы.

Байрачный был просто счастлив.

-- Вот что такое комсомольская инициатива! -- восклицал он радостно, обращаясь к товарищам. -- Это же великое дело, друзья!

Нина обещала прийти сразу после ужина, и Телюков с волнением ждал ее, скользя по гладкому льду катка. Его душа была полна какого-то непостижимого ощущения -- слияния радости с робостью, предчувствия чего-то очень важного, что обязательно должно произойти в этот неповторимо прекрасный вечер. Нина любила его, он чувствовал это душой. Любовь сломила и унесла ее гордость. Так весенний разлив сокрушает, ломает и уносит льдины. После некоторого колебания она согласилась взять от него подарок -- ботинки с коньками. "Большое спасибо", -- сказала она смущенно, завернула подарок в газету и прижала -- это хорошо видел Телюков -- сверток к сердцу.

Ему приятно было сознавать, что Нина избрала именно его, хотя в полку многие молодые офицеры засматривались на эту красивую, обаятельную девушку. Он уже не сомневался в том, что Нина рано или поздно станет его женой. И в то же время его радость омрачалась какой-то тайной, окружавшей эту таежную девушку. Кто она и откуда? Что привело ее в этот военный городок и заставило стать официанткой? Она упорно об этом не говорила ни слова.

Они встречались теперь не только в столовой и в дежурном домике, но и в других местах, большей частью в тайге, совершая дальние и короткие, смотря по обстоятельствам, лыжные прогулки. На лыжах Нина чувствовала себя как рыба в воде. Случалось, они забирались в такие дебри, куда, казалось, не ступала нога человека.

Во время этих прогулок Нина умела шутить и смеяться, позволяла обнять себя, но стоило Телюкову заикнуться о своем чувстве или что-либо спросить о ее житье-бытье или о семье, как она настораживалась, уходила в себя, становилась печальной и раздраженной. Боясь окончательно испортить девушке настроение, он умолкал и переводил разговор на другую тему.

Однажды они возвращались с прогулки поздно ночью. Над вершинами гор ярко сияла луна, было очень тихо, лес стоял сказочно-красивый. Телюков, грея Нине руки в своих руках, спросил:

-- Ты веришь мне?

-- Верю, -- ответила Нина не раздумывая.

-- Почему же ты не хочешь услышать от меня слово "люблю"? Разве это плохое слово? И разве парни не говорят его девушкам?

-- Ты причиняешь мне этим словом ужасную боль.

-- Но почему же, скажи?

Нина задумалась, помрачнела.

-- Потому, -- сказала она с трудом, -- что пройдет очень мало времени и ты... уйдешь от меня.

Телюков остановился в искреннем недоумении.

-- Я? -- протянул он непонимающе.

-- Да, ты. Ты уйдешь от меня, -- повторила Нина упрямо.

-- Это более чем странно.