На далеких рубежах

-- Ради Бога, осторожнее, -- только и успела сказать Харитина Львовна.

Машина выкатила на дорогу. Поддубный притормозил, открыл дверцу.

-- Переходи, Лилечка, ко мне.

Девушка молча пересела.

-- Я не понимаю вас, Иван Васильевич. То скрывались от меня, а то не постеснялись отца... А если бы он не согласился? А если бы мать запротестовала?

-- О, ты уже сразу на "вы"!

-- Ну да, отец и мать могли бы не позволить тебе...

-- Ну, об этом я даже не подумал.

-- Ты слишком самонадеян.

-- Какой уж есть, Лиля. На лучшего не рассчитывай. Товар, так сказать, показываю лицом.

-- А как ты узнал, что я собираюсь в аул?

-- Интересовался...

-- А где пропадал?

-- Как где? На аэродроме. Дома.

-- Я сержусь на тебя.

-- А я люблю сердитых.

Поддубный снял фуражку, и Лиле захотелось отодрать его за чуб, отплатить за все. Она и сделала бы это, если б он не сидел за рулем.

За станцией машина свернула на шоссе. Поддубный повернул зеркальце так, чтобы видно было Лилино лицо. Лиля прикрыла зеркальце рукой.

-- Не смей смотреть!

-- Если я буду все время поворачиваться к тебе, мы, пожалуй, скатимся в кювет.

-- Ты не поворачивайся. Помни, что ты для меня водитель, и только.

-- Вот это уже неправда, -- рассмеялся Поддубный, потом вдруг притих и долго молчал. -- А помнишь, Лиля, как в день нашего приезда Максим Гречка принял тебя за мою жену?

-- Ну и что?

-- Гречка не так уж ошибся.

-- Что ты хочешь этим сказать?

-- Я хочу сказать, Лиля, -- уже совсем иным, без тени веселости голосом, промолвил Поддубный, -- я хочу сказать... -- он запнулся и остановил машину. -- Я серьезно...

У Лили замерло сердце: "Говори, милый, любимый, говори!"

Но он покраснел, как мальчишка, и так и не сказал ничего...

"Глупый, -- подумала Лиля, -- неужели это так трудно сказать?.."

Шестьдесят километров, из которых лишь одна треть приходилась на шоссе, промелькнули незаметно.

Давно ли выехали из Кизыл-Калы, а уже показался вдали аул Талхан-Али. Он лежал среди зеленых полей хлопчатника у подножия Копет-Дага, окутанного дрожащей дымкой марева. Стройные тополя и развесистые карагачи скрывали строения.

Дорогу пересекали арыки, по которым стекала с гор мутная вода.

До этого майор Поддубный видел туркменские аулы лишь с воздуха. Они мелькали под самолетом зелеными заплатками, рябили небольшими, беспорядочно разбросанными строениями. Аул Талхан-Али представлял собою довольно большое селение с улицами и домами европейского типа. Это был новый, колхозный, социалистический аул. То там, то здесь, у домиков дехкан, под карагачами и шелковицами, стояли "Победы", "Москвичи", мотоциклы. Аул был зажиточный -это сразу бросалось в глаза.

-- Вон там живет Зейнаб, -- Лиля показала на хорошенький домик с этернитовой крышей и навесом на весь фасад. -- Да вот и она сама!

Из-за ограды на улицу вышла девушка в длинном, до пят, койнете, волосы ее были заплетены в четыре тугие косы, какие носят незамужние туркменки. В ней Поддубный сразу узнал ту скуластую смуглянку, которую впервые видел на веранде коттеджа. Заметив за рулем автомобиля офицера-летчика, девушка смутилась.

-- Зейнаб! -- окликнула ее Лиля.

Зейнаб бросилась к машине.

Девушки обнялись. Лиля познакомила подругу с Поддубным.

-- Я тебя ждала, ждала, да и ждать перестала, -- сказала Зейнаб на отличном русском языке. Год назад она окончила университет и теперь преподавала в школе-десятилетке русский язык и литературу.

Все трое вошли в дом.

Зейнаб приоткрыла дверь в соседнюю комнату.

-- Эдже! -- позвала она.

На зовы вышла пожилая женщина, закутанная в белый платок. Поздоровавшись с Лилей, как со старой знакомой, она с приседанием, по-восточному, поклонилась летчику.

Поддубный огляделся. Пол в сенях заслан войлоком-кече, а в комнате -коврами. Круглый стол, стулья, шкаф с книгами и кровать завершали убранство этой опрятной и уютной комнаты.

На стенах -- фотографии, картины в рамах.

Кроме этой комнаты в доме было еще три. Очевидно, мужские и женские спальни.

Вскоре пришел хозяин дома -- пожилой плечистый человек в халате и шапке -- и его сын Байрам -- подвижный паренек лет шестнадцати-семнадцати. Сын был одет так же, как и отец, но вместо простого халата носил шелковый, и шапка у него была не черная, а серая, из каракульчи, с раструбом вверху.

Отец и сын также разговаривали по-русски. Байрам, узнав, что майор недавно служит здесь, вызвался показать ему аул. Прежде всего он повел гостя в чайхану, верне, в чайчи. Там несколько дехкан, разместившись на ковре и обливаясь потом, пили гокчай. Отдельно в углу перед недопитой пиалой сидел старый туркмен, напевая какую-то песню под аккомпанемент дутара.

Поддубному показалось, что он где-то встречался с этим стариком. Ба! На его шапке летная кокарда! Да ведь это тот самый Бояр, который привез на аэродром трос, перебитый Телюковым! Старик тоже узнал летчика и вежливо, широким гостеприимным жестом указал на место рядом с собой.

-- Садитесь, а то старый Бояр обидится, -- подсказал Байрам.

Пришлось Поддубному отведать гокчаю.

Чтобы угодить дорогому гостю, Бояр снова ударил по струнам дутара и хриплым голосом затянул песню.