На далеких рубежах

— Нет, ты скажи, когда будет свадьба? Неужели ты действительно решил только приволокнуться? Так я тебе скажу, не голова у тебя, а котел. Такая девушка… Эх, Филипп, ничего ты не понимаешь…

— А ты не шутишь, Вано? — помолчав, серьезно спросил Телюков.

— И не думаю. Сегодня опять напишу своей жене, пускай готовит скорее посылку. И «Букет Абхазии» чтоб на забыла положить…

— Да погоди, я же серьезно…

— Эх ты, бестия! Такая девушка, а он еще спрашивает, он еще думает! Вай-вай! Была бы эта Нина моей сестрой, я, не думая, пересчитал бы тебе ребра!..

Телюков вошел в дежурный домик, дружески положил руку на плечо радисту-телефонисту Исимбаеву.

— Ну, что там слышно?

— Ничего, товарищ капитан. Чужой самолет ушел, в воздухе спокойно.

— Значит, и вздремнуть не возбраняется?

— Не возбраняется, товарищ капитан.

— Ну, если так… — Телюков навзничь повалился на кровать и закрыл глаза газетой. Услышав, что рядом на кровать лег Махарадзе, сказал ему:

— Пиши, Вано, жене. Пусть не забудет прислать «Букет Абхазии».

— Правда? Дай руку, друг!

Телюков молча протянул ему руку.

Глава шестая

Лейтенант Байрачный вертелся как белка в колесе. Бедняга даже осунулся за последнее время: щеки ввалились, а вздернутый нос заострился. Что говорить, нелегко быть летчиком, и секретарем комсомольской организации одновременно. В течение недели приходилось два дня дежурить и две ночи летать, овладевая слепыми полетами. Заседания комитета, собрания, совещания — все это большей частью падало на вечер. Даже собрать членов комитета и то было не так просто в условиях авиационного полка. Один дежурит днем, другой ночью, третий обслуживает полеты, четвертый летает, если не сидит где-нибудь на запасном аэродроме в плену у непогоды.

Много хлопот доставляла Байрачному затея с «Ледяной Венецией». Начальник клуба старшина Бабаян оказался человеком неповоротливым и безынициативным. Скажешь — сделает, а не скажешь — и так сойдет. Да и командование, к сожалению, равнодушно отнеслось к идее создания «Ледяной Венеции». Тыловики, старый скопидон, пожалел крайне необходимый для расчистки площадки бульдозер. Пришлось расчищать вручную.

Часто Байрачный, вернувшись с аэродрома или из учебного класса, бросал на лету клич: «А ну, комсомольцы, за лопаты!» — и сам первый выбегал на площадку. Таким путем работа хотя и медленно, но все же подвигалась вперед.

Официальное открытие «Ледяной Венеции» намечалось на 23 февраля — День Советской Армии. В этот праздничный день каток и открылся. Собралось очень много людей, главным образом молодежи.

К вечеру, после торжественного собрания, на площадке, освещенной догорающей вечерней зарей, вспыхнули вдруг разноцветные огни, загремели звуки духового оркестра, приглашая на каток жителей авиационного городка. И по свежему, блестящему как зеркало льду заскользили первые конькобежцы.

Байрачный был просто счастлив.

— Вот что такое комсомольская инициатива! — восклицал он радостно, обращаясь к товарищам. — Это же великое дело, друзья!

Нина обещала прийти сразу после ужина, и Телюков с волнением ждал ее, скользя по гладкому льду катка. Его душа была полна какого-то непостижимого ощущения — слияния радости с робостью, предчувствия чего-то очень важного, что обязательно должно произойти в этот неповторимо прекрасный вечер. Нина любила его, он чувствовал это душой. Любовь сломила и унесла ее гордость. Так весенний разлив сокрушает, ломает и уносит льдины. После некоторого колебания она согласилась взять от него подарок — ботинки с коньками. «Большое спасибо», — сказала она смущенно, завернула подарок в газету и прижала — это хорошо видел Телюков — сверток к сердцу.

Ему приятно было сознавать, что Нина избрала именно его, хотя в полку многие молодые офицеры засматривались на эту красивую, обаятельную девушку. Он уже не сомневался в том, что Нина рано или поздно станет его женой. И в то же время его радость омрачалась какой-то тайной, окружавшей эту таежную девушку. Кто она и откуда? Что привело ее в этот военный городок и заставило стать официанткой? Она упорно об этом не говорила ни слова.

Они встречались теперь не только в столовой и в дежурном домике, но и в других местах, большей частью в тайге, совершая дальние и короткие, смотря по обстоятельствам, лыжные прогулки. На лыжах Нина чувствовала себя как рыба в воде. Случалось, они забирались в такие дебри, куда, казалось, не ступала нога человека.

Во время этих прогулок Нина умела шутить и смеяться, позволяла обнять себя, но стоило Телюкову заикнуться о своем чувстве или что-либо спросить о ее житье-бытье или о семье, как она настораживалась, уходила в себя, становилась печальной и раздраженной. Боясь окончательно испортить девушке настроение, он умолкал и переводил разговор на другую тему.

Однажды они возвращались с прогулки поздно ночью. Над вершинами гор ярко сияла луна, было очень тихо, лес стоял сказочно-красивый. Телюков, грея Нине руки в своих руках, спросил:

— Ты веришь мне?

— Верю, — ответила Нина не раздумывая.