На далеких рубежах

— О, ты уже сразу на «вы»!

— Ну да, отец и мать могли бы не позволить тебе…

— Ну, об этом я даже не подумал.

— Ты слишком самонадеян.

— Какой уж есть, Лиля. На лучшего не рассчитывай. Товар, так сказать, показываю лицом.

— А как ты узнал, что я собираюсь в аул?

— Интересовался…

— А где пропадал?

— Как где? На аэродроме. Дома.

— Я сержусь на тебя.

— А я люблю сердитых.

Поддубный снял фуражку, и Лиле захотелось отодрать его за чуб, отплатить за все. Она и сделала бы это, если б он не сидел за рулем.

За станцией машина свернула на шоссе. Поддубный повернул зеркальце так, чтобы видно было Лилино лицо. Лиля прикрыла зеркальце рукой.

— Не смей смотреть!

— Если я буду все время поворачиваться к тебе, мы, пожалуй, скатимся в кювет.

— Ты не поворачивайся. Помни, что ты для меня водитель, и только.

— Вот это уже неправда, — рассмеялся Поддубный, потом вдруг притих и долго молчал. — А помнишь, Лиля, как в день нашего приезда Максим Гречка принял тебя за мою жену?

— Ну и что?

— Гречка не так уж ошибся.

— Что ты хочешь этим сказать?

— Я хочу сказать, Лиля, — уже совсем иным, без тени веселости голосом, промолвил Поддубный, — я хочу сказать… — он запнулся и остановил машину. — Я серьезно…

У Лили замерло сердце: «Говори, милый, любимый, говори!»

Но он покраснел, как мальчишка, и так и не сказал ничего…

«Глупый, — подумала Лиля, — неужели это так трудно сказать?..»

Шестьдесят километров, из которых лишь одна треть приходилась на шоссе, промелькнули незаметно.

Давно ли выехали из Кизыл-Калы, а уже показался вдали аул Талхан-Али. Он лежал среди зеленых полей хлопчатника у подножия Копет-Дага, окутанного дрожащей дымкой марева. Стройные тополя и развесистые карагачи скрывали строения.

Дорогу пересекали арыки, по которым стекала с гор мутная вода.

До этого майор Поддубный видел туркменские аулы лишь с воздуха. Они мелькали под самолетом зелеными заплатками, рябили небольшими, беспорядочно разбросанными строениями. Аул Талхан-Али представлял собою довольно большое селение с улицами и домами европейского типа. Это был новый, колхозный, социалистический аул. То там, то здесь, у домиков дехкан, под карагачами и шелковицами, стояли «Победы», «Москвичи», мотоциклы. Аул был зажиточный — это сразу бросалось в глаза.

— Вон там живет Зейнаб, — Лиля показала на хорошенький домик с этернитовой крышей и навесом на весь фасад. — Да вот и она сама!

Из-за ограды на улицу вышла девушка в длинном, до пят, койнете, волосы ее были заплетены в четыре тугие косы, какие носят незамужние туркменки. В ней Поддубный сразу узнал ту скуластую смуглянку, которую впервые видел на веранде коттеджа. Заметив за рулем автомобиля офицера-летчика, девушка смутилась.

— Зейнаб! — окликнула ее Лиля.

Зейнаб бросилась к машине.

Девушки обнялись. Лиля познакомила подругу с Поддубным.

— Я тебя ждала, ждала, да и ждать перестала, — сказала Зейнаб на отличном русском языке. Год назад она окончила университет и теперь преподавала в школе-десятилетке русский язык и литературу.

Все трое вошли в дом.

Зейнаб приоткрыла дверь в соседнюю комнату.

— Эдже! — позвала она.

На зовы вышла пожилая женщина, закутанная в белый платок. Поздоровавшись с Лилей, как со старой знакомой, она с приседанием, по-восточному, поклонилась летчику.

Поддубный огляделся. Пол в сенях заслан войлоком-кече, а в комнате — коврами. Круглый стол, стулья, шкаф с книгами и кровать завершали убранство этой опрятной и уютной комнаты.

На стенах — фотографии, картины в рамах.

Кроме этой комнаты в доме было еще три. Очевидно, мужские и женские спальни.

Вскоре пришел хозяин дома — пожилой плечистый человек в халате и шапке — и его сын Байрам — подвижный паренек лет шестнадцати-семнадцати. Сын был одет так же, как и отец, но вместо простого халата носил шелковый, и шапка у него была не черная, а серая, из каракульчи, с раструбом вверху.

Отец и сын также разговаривали по-русски. Байрам, узнав, что майор недавно служит здесь, вызвался показать ему аул. Прежде всего он повел гостя в чайхану, верне, в чайчи. Там несколько дехкан, разместившись на ковре и обливаясь потом, пили гокчай. Отдельно в углу перед недопитой пиалой сидел старый туркмен, напевая какую-то песню под аккомпанемент дутара.

Поддубному показалось, что он где-то встречался с этим стариком. Ба! На его шапке летная кокарда! Да ведь это тот самый Бояр, который привез на аэродром трос, перебитый Телюковым! Старик тоже узнал летчика и вежливо, широким гостеприимным жестом указал на место рядом с собой.

— Садитесь, а то старый Бояр обидится, — подсказал Байрам.

Пришлось Поддубному отведать гокчаю.

Чтобы угодить дорогому гостю, Бояр снова ударил по струнам дутара и хриплым голосом затянул песню.

— О чем он поет? — обратился Поддубный к Байраму, потягивающему из пиалы горячий зеленый напиток.

Тот, вслушиваясь в слова, передавал содержание песни.