На далеких рубежах

— Да будет вам, Байрачный, ведь я серьезно требую от вас пристального внимания и четкости в полете. Лошадь споткнется — поднимется, а летчик — головой в землю! Это понимать надо.

Третий летчик молодежного звена — лейтенант Калашников — по своему характеру стоял ближе к Скибе, чем к Байрачному. Молча выслушивал он замечания старших, краснел, когда его укоряли за допущенную в полете ошибку. Но иногда в разговоре с товарищами становился на дыбы и решительно протестовал против явных, как он считал, передержек и соленых шуток друзей, чего почти никогда не замечалось за Скибой, который обладал нравом мягким и покладистым.

У Калашникова характер только-только складывался. Отсюда и эта несколько неожиданная резкость, и желание настоять на своем. Часто вместо того, чтобы после какой-нибудь ошибки в технике пилотирования сесть в кабину тренажера, он брал свой мольберт, краски и уходил писать с натуры. За мольбертом отводил душу.

Поддаваясь минутному разочарованию, Калашников иной раз начинал роптать на свою судьбу, завидовал тем летчикам, которые служили под Москвой или под Киевом, а не «прозябали, — по его выражению, — у черта на куличках». Это разочарование больше всего злило Телюкова, и он начинал сомневаться: получится ли из Калашникова настоящий летчик-истребитель?

Впрочем, по летной подготовке пока что лейтенанты находились на одном уровне. Они уже летали ночью в простых метеоусловиях и днем в сложных, то есть в облаках. И если в свое время Телюков высказывался за назначение ведущим второй пары звена лейтенанта Скибы, то это, во-первых, потому, что Скиба слыл наиболее серьезным среди своих однокашников и обладал безупречной дисциплинированностью, а во-вторых, Телюков, чувствуя личную симпатию к Байрачному, не хотел, чтобы эта симпатия играла какую-то роль при решении сугубо служебных вопросов. К тому же Байрачного минувшей осенью избрали секретарем комитета комсомола. Теперь он вожак молодежи полка, и если возьмет себя в руки, станет более серьезным, то пойдет, как говорится, по партийной линии, пожалуй, еще и замполитом будет.

Таким образом, вторую пару звена вел лейтенант Скиба, имея у себя ведомым лейтенанта Калашникова, а Байрачный летал в паре с Телюковым.

Внизу проплывали мысы и заливы. Общий вид береговой черты напоминал летчикам гигантскую пилу, которая врезалась в ледяные торосы и остановилась. Горная цепь все ближе и ближе подступала к морю, как бы отталкивая его. На горных шпилях отчетливо проступала темно-зеленая щетина хвойного леса. Местами в долинах виднелись заваленные снегами таежные села, над которыми вздымались в небо причудливо извивающиеся столбы дыма.

И где-то за этими горами и долинами, мысами и заливами отзывался аэродромная радиостанция «Тайфун», отчетливо слышался голос старшего лейтенанта Фокина — штурмана наведения. Он вылетел сюда несколькими днями раньше на Ли-2 вместе с командой авиационных специалистов, возглавляемой инженер-подполковником Жбановым.

Впереди в искристой морозной дымке рассыпалась зеленая ракета.

— Внимание! Выходим на точку посадки, — предупредил экипажи командир полка подполковник Поддубный.

Но и без того уже летчики первой эскадрильи, которую вел заместитель командира полка майор Дроздов, увидели очертания аэродрома с его взлетно-посадочной полосой, рулежными дорожками и «карманами» для стоянки самолетов. Одним концом взлетно-посадочная полоса тянулась к тайге, а другим взбегала на дугообразный мыс.

На летном поле было пусто. Один лишь самолет — вероятно, Як-12 — крестиком чернел на снегу. Рядом со стандартной, расписанной шахматными клетками будкой СКП стояло несколько спецмашин, возле которых копошились крохотные фигурки людей.

Дикие горы. Дремучая тайга. Голый мыс. Скованное льдами море. Живописно, аллах его побери! Теперь, пожалуй, и каракумская Кизыл-Кала покажется столицей…

«Тайфун» информировал летчиков о посадочном курсе аэродрома, о подступах к нему.

Лидирующая пара, круто развернувшись влево, пошла на посадку. Вслед за ней, пройдя над стартом, веером разошлась первая эскадрилья.

Принимай, родная земля, своих крылатых воинов, своих гостей из далекой Средней Азии!

Этот аэродром носил поэтическое название — Холодный перевал. И что он был не теплый, а холодный — в этом каждый летчик убедился, что называется, на собственной шкуре. Григорий Байрачный едва не задохнулся, когда, закончив пробег, откинул назад фонарь кабины. В лицо ударило тяжелым ледяным воздухом. Дыхание сковало, будто летчик хватил глоток спирту. Слиплись ноздри и стянуло рот, распаренный под кислородной маской.

— Ов-ва! — только и сказал Байрачный и поспешно захлопнул кабину. Так и порулил свой самолет к противоположному концу аэродрома, где выстраивался полк, и не вылезал из кабины до тех пор, пока к нему не поднялся по стремянке приземистый техник в белом смушковатом кожухе и в валенках.

Ба, да ведь это техник-лейтенант Максим Гречка!

— Здорово, старина! — Байрачный высунул голову из кабины. — Сколько же тут у вас мороза, а? Небось градусов пятьдесят будет?